Аркадий Крупняков - АМАЗОНКИ
Так и случилось: к одному пленнику с могучей, жилистой, как у быка, шеей подходят двое. Гоплитки ловко отмыкают его от общей цепи, подводят к царице:
— Я, кодомарха Антогора, прошу тебя, Великая, подарить мне это тело.
— Я, мечница Кинфия, прошу тебя подарить мне это тело.
Царица помнит, как все замерли тогда в ожидании ее решения. Наверное многие думали: красавца подарят Антогоре. Она командует храмовыми амазонками, она сестра Атоссы. А Кинфия простая мечница...
Но царица недолюбливает кодомарху и, не глядя на нее, говорит:
— Великая наездница дала нам законы агапевессы. Они многовечны, неизменны, и не мне, слабой, нарушать их. Только боевая доблесть, и ничто более, ценится здесь. Я Кинфии дарю это тело.
Царица помнит: гул прокатился по рядам амазонок. Наверное, одни думали — покается царица, что произнесла эти слова, другие одобрили ее решение.
Дальше, слава богам, выбор прошел без ссор.
Годейра пожелала амазонкам приятного праздника. Он начался с состязания в стрельбе из лука...
... Не спится царице. За годы царствования она наделала немало ошибок. Антогора не простит ей жестокой обиды, нанесенной на этой агапевессе. Обидев кодомарху, она обидела и Священную. Антогора — опора верховной жрицы. Они сильны. За их плечами, кроме храмовых воительниц, сотни жриц и заступничество богов. Годейра понимает: Атосса, поставив ее, пятнадцатилетнюю, на царство, надеялась на покорность, но ошиблась. Царица старалась ни в чем не уступать верховной жрице — она упрямо отстаивала свои права. И как?то так случилось, что она осталась без верных подруг, без опоры. У Атоссы есть Антогора — жестокая исполнительница ее воли, есть жрицы. А Годейра почти одинока. Правой рукой царицы, такой же верной исполнительницей ее воли, была полемарха. Но она погибла два года назад в набеге. Два года Годейра — сама и полемарха и паномарха; на нее легли все хозяйственные дела, и нет времени позаботиться об укреплении своей власти, некогда поставить надежные подпоры своему трону. Со Священной она часто в ссорах, верховная жрица занимается больше делами храма, а в самые трудные моменты жизни города на месяцы закрывается в храме, ссылаясь на болезнь. Царица знает, что Атоссу терзает лихорадка, но не столь часто. Значит, она умышленно оставляет царицу одну, без своей помощи, надеясь, что Годейра, запутавшись в делах басилейи, смирится и покорится ей. И еще одно беспокойство — Лота. Все гуляют на агапевессе, как заведено издавна: состязаются в метанье копья, вьют венки из цветов, поют песни, пьют вино, а ночью уходят к трутням. А эта... Почти совсем не выходит из шатра. И, неслыханное дело, вчера сказала царице, что она любит Ликопа. Любит трутня! Да сохранят ее боги—вдруг об этом узнают амазонки? Лоте никогда не быть полемархой. Ее будут презирать, ее засмеют. Нужно сейчас же сходить к ней и хоть в последний день праздника вывести на луг.
Шатер Лоты рядом. Царица вышла, на ходу бросила стражницам у входа: «Следите за скотом», — и откинула полотно шатра Лоты. Подруга сидит на разбросанных по шатру овечьих шкурах, трутень положил голову на ее колени. Она перебирает пальцами пряди его густых волос. Годейра видит этого мужчину впервые. Чем же он околдовал Лоту? Мужик как мужик. И, наверное, так же, как и все, храпит и брыжжет слюной во сне, а когда потеет, так же, как и от других, от него воняет отвратительно.
Увидев царицу, Ликоп поднялся, оправил свою хламиду и поклонился. Годейра будто не заметила его и сказала Лоте:
— Я зашла за тобой. Пойдем на луг.
— Посиди с нами. На луг идти еще рано. Все спят. Царица присела рядом с Лотой, протянула руку к сосуду, налила вина, выпила несколько глотков.
— Он знает, что его ждет? — спросила царица, кивнув в сторону Ликопа.
— Знает, — ответила Лота, и по лицу ее пробежала тень печали.
— И, наверное, хвастается, что не боится смерти?
— Смерти боятся все, даже амазонки, — сказал Ликоп и поглядел на Годейру смело, в упор.
— Что ты знаешь о амазонках?
— И много, и мало.
— Говори яснее.
— Я знаю, что вы женщины...
— О, какая проницательность!
— Да, вы женщины, а женщина самой природой создана для любви. Все доброе в мире сосредоточено в женщине: она хранительница мира и домашнего очага, она мать всех людей, она начало любви человеческой, материнской, женской. И в этом счастье. И мне не понятно, кто и зачем все это отнял у вас?
— Верно, ты знаешь об амазонках мало, а о женщинах еще меньше. Скажи, где твоя мать?
— Она умерла.
— Отчего?
— Я не помню ее. Говорят, от болезни.
— А может быть, от счастья, о котором ты только что говорил? От счастья хранить домашний очаг и быть запертой. в четырех стенах своей жалкой хижины, от счастья сносить побои мужа, от счастья быть униженной и замученной тяжелой работой на клочке своей земли. Да, мы лишены этого счастья. Мы сбросили с себя все оковы, которые придумали для женщин эти скоты мужчины. А любовь, о которой ты говоришь, — самая тяжкая из цепей, и мы отринули ее. Амазонка вольна как ветер...
— И все?таки ваши законы противоприродны.
— Неправда! Много веков мы живем по своим законам и, как видишь, — не погибли. Мало того, мы богаты, сильны и свободны. Значит, наши законы хороши.
— Почему же вы стыдитесь своих законов? Вам понадобился мужчина, вы приводите его сюда, а потом убиваете. Боитесь, что он расскажет?..
— Мы убиваем мужчин всюду.
— Толька ли мужчин? Если у вас убегает рабыня, вы бросаете в погоню сотню всадниц, и ни одна не вырвалась из вашего ада.
— А разве в иных местах не ловят рабов и не убивают?
— Вы отгородились от мира, вы...
— Хватит, мужчина. Спор этот будет бесконечным, и он не изменит твоей судьбы. Пойдем, Лота, мне нужно с тобой поговорить.
Они вышли из шатра. Солнце поднималось над озером, берега его были пустынны, только кое–где маячили фигуры гоплиток, охраняющих агапевессу. Годейра вошла в лодку, Лота оттолкнула ее от берега, ловко вспрыгнула на корму, взяла весла. Долго плыли молча, и когда лодка вышла на середину озера, Годейра начала говорить:
— Вчера ты сказала, что любишь его, и я не поверила тебе, а может быть, просто не поняла. Мы судим о мужчинах по трутням. В бою нам нет времени узнать, что это за люди, а в шатре... Мы их поим вином, и они теряют человеческий облик. Чужие по языку, с ними не поговоришь. Взять моего... Скот из скотов. Дорвался до хорошей еды, до вина... Рядом молодая женщина. По его роже видно, что весь его ум ушел туда, в середину тела. Мы зря ловим множество трутней, теряем наездниц в набегах. Поймай бы одного такого, и он оплодотворил бы всю Фермоскиру. А твой... Он умен и красив...
— И добр, —тихо сказала Лота.
— Ночью они все добрые. Если бы не ты, а он взял тебя в плен?..
— Это так и было. Мы скрыли от тебя... В бою я упала с обрыва... Он промыл мои раны, вправил вывихнутую руку. Когда меня нашли, он мог уйти, но не ушел.
— Не могу поверить!
— Так было. Спроси Чокею.
— Он не знал, что его ждет? Ты спросила, раскаивается он или...
— Он сказал так: сотни мужчин умрут здесь, не изведав счастья любви, а он узнал, что это такое, и готов к смерти. И еще сказал: настоящие люди платят за добро добром. Я все эти дни думаю об одном: как спасти его.
— Опомнись, Лота!
— Да, да! Я не могу убить его.
— Это сделают другие.
— Тогда я заколю и себя. Зачем мне жить, если...
— Я всегда считала тебя умной. Подумай, зачем он тебе? Все равно ты не увидишь его никогда.
— Пусть. Зато я буду знать, что он жив и на свободе. И, может быть...
— Замолчи! Не хочу тебя слушать. Ты погубишь себя и меня. Я сейчас же прикажу утопить его. Камень на шею и...
— Тогда ищи сразу два камня. Ты меня знаешь—я не буду жить.
— Ни одна амазонка не опускалась так низко, Лота! — гневно произнесла Годейра. — Греби к берегу, я не хочу больше говорить об этом.
— Ты забыла, царица, об одном, — Лота ударила веслом по воде, поворачивая лодку. — Я родилась не в храме Ипполиты. Я появилась на свет среди людей.
— Выходит, мы не люди?
— Я уже сказала: я люблю. И если ты не понимаешь этого — ты не женщина.
Годейра хотела возразить Лоте, но потом раздумала. Она опустила руки в воду, приложила мокрые, холодные ладони к вискам. Лота положила весло на колени, склонила к нему голову. Над водой воцарилось молчание. Годейра чувствовала, что ее подруга в чем?то права, и царица старалась не умом, а сердцем понять ее. Понять было трудно. И тогда Годейра задала вопрос: «Смогла ли бы я сама убить мужчину, если бы полюбила?» Но как ответить на вопрос, если ты никогда не любила, не знаешь силу этого чувства. Годейра старалась вспомнить минуты, когда мужчина был желанен ей. Они были настолько коротки и так быстро прерывались брезгливостью, что почти не запомнились. Нет, по этим минутам нельзя узнать, что такое любовь. Царица вспомнила: Ферида когда?то пела о материнской любви. Может быть, она похожа на любовь к мужчине. Годейра выстроила в памяти цепочку лет, проведенных с матерью, и испугалась. Мать ее никогда не любила! Ни одного ласкового слова, ни одного нежного жеста. И сама Годейра не знала, что такое любовь к матери. Да и когда могла возникнуть эта самая любовь, если дочь не видела мать месяцами. Нет, царица не знает, что такое любовь к матери. Кого любила Годейра за свою жизнь? Кто ей близок в этом мире? Ради кого она живет, борется за власть, плетет интриги против Атоссы, копит богатство? Ради дочери, которая, может быть, появится после этой агапевессы? Но если она, эта дочь, будет такой же чужой и далекой, какой была сама Годейра, то стоит ли жить? И что это за жизнь, полная ненависти? В ней нет места любви. Я ненавижу мужчин, ненавижу Атоссу, не люблю Антогору, презираю рабынь, равнодушно посылаю на смерть амазонок. И тысячу раз права Лота, только что сказавшая: «Я родилась среди людей». Стало быть, мы не люди? Лота это хотела сказать, только не осмелилась. Нет, подожди, Годейра, — мысленно сказала сама себе царица, — у амазонок есть сильная любовь. К кому? К лошадям. Значит, Лота мыслит верно: мы на уровне животных, любим только лошадей и больше никого. Погоди, Годейра. А подруги? Разве мы не любим своих подруг? Взять ту же Лоту. Я люблю ее больше всего... Люблю? Ложь! Когда я погибала в битве под Амисом, она, рискуя жизнью, спасла меня. А что происходит теперь? Подруга на краю гибели, а я упрекаю ее в том, что она не животное. Полно! Хватит! Я помогу тебе, Лота, я спасу тебя, подруга!
