Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
— Мы? Ну что вы, господин граф, как можно! Вас здесь любят и уважают — и вас и ваших друзей. Никто и не думает искать ссоры, поверьте и спросите любого.
Лесдигьер скрипнул зубами и бросил шпагу обратно в ножны. Жанна повернулась и отправилась дальше, ее гугеноты, молча, последовали за ней. Тотчас за их спинами вновь раздался громкий смех и рассказчик, как ни в чем не бывало, продолжил повествование.
В письме сыну Жанна призывала его быть стойким и не поддаваться соблазнам двора, а также свято хранить свою веру. Она рассказывала ему о том, что здесь понимают под словом любовь. Она просила его не выказывать слабость к развлечениям, могущим заставить его свернуть с избранного пути.
«Каждый вечер здесь разыгрываются представления, — писала она. — Играют мистерии, шутки, комические номера, изображают шутов, ослов и лошадей, античных героев и героинь, женщины перевоплощаются в мужчин, а мужчины в женщин; и те, и другие совершенно бессовестно вешаются друг другу на шею».
Она писала, как придворные разыгрывали сцену из жизни Нерона[6]. В роли императора выступал герцог Анжуйский, его матерью была Луиза де Бурдезьер, роли мальчиков исполняли пажи. С одним из них, назвавшимся Спором, император даже справил свадьбу, нарядив его женщиной, а потом завел его к себе в опочивальню и не выпускал до утра. Он попробовал заниматься любовью даже с собственной матерью, но она вовремя улизнула от него. Он целовал мальчиков, обнимал их и запирался с ними в спальне, как это делал настоящий Нерон, а двор дружно рукоплескал ему, особенно тогда, когда он на глазах у всех изнасиловал весталку Рубрию, которую очень правдоподобно сыграла Паола Минелли. Затем император, завернутый в звериную шкуру, вырывался из клетки и удовлетворял свою необузданную похоть, набрасываясь по очереди на голых женщин и мужчин, привязанных к столбам и стоявших к нему задом, а потом, насытившись, сам становился на их место, предоставляя себя в распоряжение брата герцога Алансонского, исполнявшего роль вольноотпущенника Дорифора.
«Из последних сил я стараюсь сдерживать себя, — добавляла она, — глядя на все безумства, которые вытворяют королевские дети и их придворные. Твоя нареченная невеста, правда, держится особняком, и участия в этих играх не принимает. Должно быть, ей не разрешают. Иной раз мне начинает казаться, что я схожу с ума, что я не при дворе французского короля, а среди сборища дикарей.
Мадам Екатерина необычайно благоволит к протестантам, особенно к вождям, которые пользуются у нее большим доверием и дружеским расположением. Но такова ее политиками тебе необходимо всегда об этом помнить: она заботится о престиже власти короля, а потому заигрывает с нами, создавая, таким образом, баланс между обеими партиями.
Мои легкие уже совсем плохо работают, но я еще дышу, потому что больше некому за тебя бороться. Я стараюсь бережно расходовать силы, которые еще понадобятся, чтобы встретить тебя и отпраздновать свадьбу».
Она сообщила, чтобы он приезжал в Париж, весь двор на днях отправляется туда. Поставила в известность, что брачный контракт ею разработан, просмотрен и подписан. Не дождавшись разрешения из Рима, король сам установил порядок брачного церемониала, при котором каждой партии разрешалось поступать в соответствии с обычаями и требованиями веры. Клятвы в супружеской верности от молодых будет принимать кардинал Карл Бурбонский, который выступит как дядя жениха, а не как духовное лицо, затем последует ритуальная богослужебная месса; принц Наваррского королевства, по его желанию, может на ней не присутствовать.
Генрих получил письмо в Беарне, прочел его, заливаясь слезами, и стал собираться в дорогу.
В конце апреля был, наконец подписан договор между двумя великими державами — Англией и Францией — о взаимовыручке во время военных действий и торговле, а также брачное соглашение королевы Елизаветы с герцогом Алансонским. Король, чрезвычайно обрадовавшись этому, забыл и о Колиньи, и о Нидерландах, всецело предавшись веселью; но адмирал знал, что его войска уже отправились в Монс, и покуда не напоминал ему ни о каких военных действиях. В мае королевский двор покинул Блуа и вернулся в Париж. Несколькими днями спустя объявили о смерти старого папы и избрании нового; им стал Григорий XIII. А еще через десять дней, 22 мая, Генрих Наваррский покинул Беарн и во главе сопровождающих гугенотов отправился в Париж на собственную свадьбу.
2. Жанна д'Альбре
Глава 1
Королевский подарок
Балы и другие увеселительные мероприятия продолжались в Лувре с не меньшей пышностью, чем в Блуа, но Жанна редко стала появляться на них, а потом и вовсе заперлась в своих покоях. Она жила теперь в доме принца Конде на улице Гренель, окна ее комнат выходили на Круа-де-Пти-Шан и холмы с мельницами в местечке Сен-Рош за городскими стенами. Заметим мимоходом, что здесь, правее ворот Сент-Оноре, около полутора веков тому назад была ранена бургундской стрелой другая Жанна, которую прозвали Орлеанской девой. Отсюда и начался закат ее победной звезды. Теперь Екатерина не делала Жанне подарков. Она в последнее время чего-то ждала, над чем-то размышляла, что было важно и нужно для нее. Король без ее ведома, послал протестантское войско в Нидерланды и теперь ждал оттуда известий. Узнав об этом, она сурово отчитала его и объявила: пусть он не надеется, она не станет помогать нидерландским гёзам во избежание разрыва отношений с Филиппом Испанским. Так она и сказала сыну: «Он отдаст твой престол Гизу, он станет майордомом и мы все погибнем. Если же адмирал выиграет эту войну, гугеноты войдут в силу и католики поднимут мятеж!» Карл задумался, а она уже поняла, что настает момент начинать наступление на адмирала. Однако впереди есть дело поважнее. И в один прекрасный день Екатерина отправилась в Ратушу, где восседали городские старшины.
А в Париж со всех сторон стекались гугеноты семьями, в одиночку и небольшими отрядами. Они ехали сюда на свадьбу вождя, зная, что здесь их не тронут, ибо они под покровительством короля, королевы Наваррской и адмирала Колиньи, которого король очень любил. С каждым днем их становилось все больше, и городские ворота всегда были радушно раскрыты перед ними; однако никто еще не знал, что пройдет совсем немного времени — и они захлопнутся, чтобы уже не выпустить пойманную добычу.
Церковь, однако, методично и неуклонно делала свое дело. Святые отцы призывали прихожан относиться нетерпимо к нашествию еретиков и не пускать их в свои дома. Они называли гугенотов антихристами и пособниками сатаны и обещали тому, кто затеет драку с гугенотом или убьет его, отпущение грехов и царство небесное в раю. Народ слушал, кивал головами, глухо роптал и выкрикивал угрозы и проклятия, а выходя из церкви и все еще видя перед собой лицо монаха, по которому текли фальшивые слезы обиды и отчаяния, сжимал кулаки, скрипел зубами и хватался за рукоять ножа, готовый тотчас же убить любого протестанта, который ему попадется. Они были недовольны тем, что правительство позволило гугенотам в таком количестве съехаться в Париж и, помня слева оратора, с пеной на губах и с выпученными глазами выкрикивавшего имена вождей, обвиняли во всем Жанну Д'Альбре и ее сына, принца Наваррского. Ей они желали смерти, ему тоже. Отряды гугенотов, бродившие по городу, они встречали хмурыми взглядами, а провожали глухим ревом, в котором слышались угрозы. Лавочники, кожевенщики, сукноделы, рыбари и мясники показывались на улицах вооруженные ножами и дубинами, но молча, проходили мимо, когда встречали гугенотов, зато, собираясь стаями, вопили во все горло, что скоро отомстят за богохульство и пренебрежение к католической мессе.
Жанна не выходила одна из дома, ее всегда сопровождал вооруженный до зубов отряд, но, не боясь охраны, парижские буржуа выкрикивали проклятия адрес, когда встречали королеву Наваррскую в ювелирных или галантерейных давках, где она делала покупки.
Часто на улицах вспыхивали конфликты, и тогда начиналась кровавая бойня, которая прекращалась с появлением стражников. Продолжая всячески оскорблять друг друга и зализывая раны, обе стороны нехотя расходились, унося с убитых и раненых. На месте стычки враждебных партий, как память о встрече, оставались лишь окровавленные булыжники.
Святые отцы удовлетворенно потирали руки.
Однажды утром в одном из покоев Лувра Екатерина Медичи и ее приемная дочь Диана де Монморанси, о которой мы совсем позабыли, разбирали туалеты и украшения, предназначенные для предстоящего бала в Ратуше, который давали в честь новобрачных отцы города. Платья висели в шкафах, дверцы которых были раскрыты настежь; драгоценности, парфюмерия, косметика — все это было разложено на креслах, столиках, подоконниках и даже висело на стенах. Здесь же находились первая статс-дама, камеристки, королевские гардеробмейстер и портной. Старая королева никак не могла подобрать подходящий наряд, а когда что-то ей нравилось, портной сокрушенно разводил руками и указывал, где надо ушить, где подрезать, в каком месте, наоборот, расширить, а в каком — сузить. Когда платье после долгих прений было, наконец подобрано, пришла очередь драгоценностей.
