Григол Абашидзе - Долгая ночь
Желание Ваче исполнилось, он прибыл в Хлат. Его подхватила, завертела и понесла волна иной, не похожей на прежнюю, жизни. Караван-баши, благодаря покровительству богатого купца, тотчас представил Ваче царице Тамте. Царица восседала на высоком троне из чистого золота, прекрасная, самоуверенная, гордая, привыкшая повелевать. По одному движению ее бровей сгибались до земли царедворцы Хлата. Каждый старался заслужить ее милость. Сам хлатский мелик, супруг Тамты, занимался лишь пирами и охотой, во дворце бывал очень редко, так что дочь Иванэ Мхаргрдзели Тамта была настоящей правительницей этого вассального для Грузии государства.
Годы тронули красоту царицы, но это могли бы заметить лишь те, кто видел ее в расцвете молодости. Ваче не видел раньше царицы, и теперь красота венценосицы поразила его настолько, что он смутился. Он почувствовал себя как бы слишком приблизившимся к некоему высокому и яркому огню, невольно отстранил голову и отступил шаг назад.
— Приблизься, — приказала царица. — Что в Грузии, мир? Сядь поближе и расскажи.
Юноша, смутившись еще больше, присел на стул, указанный царицей. Но очень скоро он почувствовал, что от его смущения и робости не остается никакого следа. Тогда он понял, что сила царицы Тамты не только в ее красоте, но в уме и сердечности.
Деметре Икалтоели обрадовался Ваче, как родному.
— Я знал, что, блудный сын, ты вернешься на путь, указанный мной. Кто хоть раз побывал в любовниках музы, тот никогда от нее не убежит. Это я сосватал тебя с музой, я теперь для тебя второй отец.
Деметре показал Ваче дворцовую церковь, которую предстояло расписать. Похожая на Джвари, она сверкала среди разноцветных, как пестрые ковры, мечетей подобно строгому драгоценному камню. На красноватой облицовке, словно девичьи косы, змеилась вязь грузинского орнамента. Четырежды она переплеталась, образуя крест.
Внутри весь храм в лесах. К росписи только что приступили. Не откладывая дела, Деметре рассказал Ваче, где что будет, и тут же отвел ему целую стену храма.
Ваче набросился на работу, как набрасывается на еду изголодавшийся человек. Да что еда! Он работал в каком-то слепом угаре, в запое, подобно горькому пьянице, когда тот дорывается наконец до вина и ни о чем другом не думает и думать не хочет и все радости и горести его от чарки до чарки. Это был пир труда, самозабвение, разгул, вакханалия. Икалтоели и все мастера подолгу стояли, изумленные и тем, как работает Ваче, и тем, что возникает под его кистью. Они поняли, что молодой художник уходит в такие высоты совершенства, которые для них уже невозможны.
Икалтоели работал без устали. На него тоже находили часы и дни исступленного, неистового вдохновения. Тогда он сутками не выходил из храма, не отпускал и помощников. Но как только он замечал, что вдохновение слабеет, покидает его (или, может, брала свое усталость), бросал кисти, и жизнь вылетала из колеи.
Денег у него было много, все его уважали и любили. Сам он отнюдь не чурался ни одной из земных услад. Сладко попить и поесть, забыться в объятиях персиянки или турчанки, и все это так, чтобы вино лилось рекой, чтоб не смолкали заздравные речи и звон чаш, чтобы день перепутывался с ночью, — вот образ жизни Икалтоели в те дни, когда в руках не держал он своей знаменитой и вдохновенной кисти.
Ваче, чтобы полнее забыть свое несчастье, тоже с головой бухнулся в эту жизнь и ни на шаг не отставал от учителя. Ночью, опьяненному вином и ласками очередной красавицы, ему казалось, что в этом-то и состоит человеческое счастье. И кого и зачем искать, если рядом действительно красавица, юная, сильная, жадная до его мужской неизбывной силы. Но утром он приходил в себя, на душе становилось пусто, вечерней оргии не хотелось вспоминать, и только ненависть к самому себе жгла сердце и мысли. Вновь вставала в памяти Цаго, вновь обжигала сердце злая обида, и вновь он искал забвения либо в работе, либо в пирах.
Иногда среди пира на Деметре находила задумчивость и как будто тоска. Видимо, пиры начали приедаться и ему. Тогда он начинал вспоминать свой дом и тихо говорил:
— Нет, Ваче, плохое у нас с тобой ремесло. Что это за жизнь, если я целыми годами не бываю дома, не вижу моей единственной дочери. Ведь с тех пор, как умерла жена, я и отец и мать ей. О, если бы теперь же, сию минуту повидаться с Лелой!
— Взрослая у тебя дочь?
— Исполнилось четырнадцать лет. Да я уже давно ее не видел, наверное, выросла и расцвела. Ты ведь не знаешь, какая она у меня красавица, какая прилежная, добрая. Как умеет себя держать.
Мастер почти каждый день рассказывал про свою Лелу. Ваче стало казаться, что он давно знаком с Лелой, хорошо ее знает. Он даже начинал скучать, если Деметре пропускал день и ничего не рассказывал о дочери.
Роспись церкви подходила к концу. Царица Тамта пожелала, чтобы на правой стене храма художники изобразили ее самое. Это было поручено Ваче. В свободные от государственных дел часы царица жаловала в свою новую церковь, и юноша с увлечением переносил на стену ее прекрасное царственное лицо.
На берегу Куры, на Метехской скале незаметно-незаметно поднялось грандиозное здание. Поначалу горожане не обращали на него никакого внимания. Но леса поднимались все выше и выше, сооружение опоясывалось рядами колонн и террас, и под конец, одетое в золотистый камень, оно засверкало среди других строений Тбилиси, как сверкала бы драгоценность среди обыкновенных серых камней.
Новый дворец царицы Русудан был виден со всех концов города, и если путники подходили к столице Грузии, то, по какой бы дороге они ни шли, прежде всего им бросались в глаза новые царские палаты.
Этот дворец заложили в день воцарения Русудан. Царица хотела, чтобы ее дворец стал самым красивым не только в Грузии, не только во всех сопредельных землях, но и во всей Передней Азии. Придворного зодчего, Гочи Мухасдзе, послали в Константинополь и Рим, потому что прежде чем превзойти что-либо, нужно хорошенько изучить то, что собираешься превосходить. Зодчий обложился книгами и планами лучших дворцов Востока и Запада, он выбрал из каждого плана лучшее, помножил все это на достижения грузинского зодчества и создал действительно блестящий проект.
Дом Багратидов вел свое происхождение, по преданиям, от Давида и Соломона. Вот почему и Мухасдзе велели, чтобы палаты Русудан были похожи на библейский Соломонов дворец, а по возможности превзошли его.
Зодчий перечел еще раз Ветхий завет, где содержались кое-какие намеки на особенности Соломонова дворца, но скорее из стремления напитаться библейским духом. Надо было построить такой дворец, чтобы взглянувший на него сразу понял: да, венценосная Русудан происходит от Давида и Соломона!
Вереницами сгоняли рабов. Караваны двинулись со всех окраин страны. Армянский цветной туф, особенные породы абхазского леса, стекло и мрамор, черепица и мел — все это стекалось со всех сторон к Метехской скале, где зодчий Мухасдзе расчерчивал основание будущего дворца.
Все — зодчие и художники, ученые и философы — понимали, что создается памятник расцвету и мощи грузинского государства, каждый хотел принять участие в создании этого памятника. Дворец должен был олицетворять и красоту, и вечность, и силу власти, и полет мысли.
Вассалы Грузии: трапезундский император и арзрумский султан, адарбадаганский атабек и турецкий султан, один перед одним дарили будущему дворцу серебро, золото и редкие камни. Дворец рос не по дням, а по часам. Зодчий начал думать о живописцах для внутренней росписи дворца. Он знал всех лучших живописцев страны, но даже из этих лучших он хотел отобрать самых вдохновенных, самых талантливых мастеров.
К этому времени Деметре и Ваче со своими помощниками убрали леса в новой церкви в Хлате. И вся роспись была хороша, но изображение царицы Тамты на правой стене храма поразило даже самих художников. Любопытные в первый же день потекли цепочкой в новую церковь. И простой народ, и ценители искусства приходили издалека, чтобы поглядеть на чудесную живопись. Даже мусульмане, обходившие в другое время православную церковь и нарочно поворачивавшиеся к ней спиной, на этот раз не могли удержаться от соблазна. Они заходили в храм, отворачиваясь от ликов спасителя и богородицы, закрывая глаза, загораживая их ладонью. Но зато часами глядели они на свою царицу, которую очень любили и которой гордились.
Слава маленькой церкви дошла и до самой Грузии. Строитель нового дворца не поленился приехать из Тбилиси, чтобы на месте удостовериться в необыкновенном таланте мастеров. Он думал, что больше говорят, но и ему, видавшему виды зодчему, пришлось удивиться и пережить минуту восторга. Он решительно доложил своей царице, что если расписывать покои дворца достойно их внешнего вида, то это можно поручить только Икалтоели и его ученику. В тот же день в Хлат поскакали гонцы.
