Владимир Возовиков - Поле Куликово
Давно ли Мамая жгла зависть к царевичам, садившимся на ордынский трон? А теперь его жжет трон, на котором принимает знаки рабской покорности вассалов и приближенных. В угодливом шепоте окружающих слышится ему свист ядовитых змей, в приветственных кликах — хохот шакалов, ожидающих смерти запутавшегося в сетках тигра; он не хлебнул кумыса, не проглотил куска без того, чтобы не ощутить горечи яда. Охраняемый верными нукерами, он не раз засыпал и просыпался с ощущением холодной стали кинжала на горле. Да, он следует примеру Повелителя сильных, окружив себя тысячей воинов сменной гвардии, которых лелеял еще темником, берег от забот и горя, одаривал и награждал. Это сильнейшие из сильных, храбрейшие из храбрых. Но и они, чьими руками он держит за горло всю Орду, не могут защитить своего повелителя от вероломства высокородных ханов и мурз, знающих науку азиатского коварства — от древних кинов до персов и индусов, от половцев до турок и арабов. И ведь бывало, что в пище, приготовленной для Мамая, обнаруживался яд; шатры, тайно оставленные им ночью, оказывались пробиты ядовитыми стрелами; даже на шпильке одной из гаремных жен, к которой он собирался войти, нашли однажды подозрительную зеленую мазь, и когда этой шпилькой укололи рабыню, она тут же умерла в судорогах. Люди Мамая вынюхивают врагов, сносят им головы, но змеи не выводятся. Великая военная слава, имя первого полководца в ордынской истории — вот что заставит его врагов, от последнего раба до кичливых царевичей, признать в нем единственного повелителя, сделает священным имя его, и дух, и тело. Может, даже и хорошо, что Русь надо покорять заново — враг знакомый. С этой площадки ордынский конь сделает новый прыжок, сотни новых народов станут прахом на его копытах, и, как Чингиз когда-то, поднимется Мамай вровень с богом, недосягаемый для друзей и недругов. Вот тогда он будет спокойно и есть, и спать, а нынешние враги, вроде Тохтамыша, сами приползут к его дворцу. Только надо спешить. Конница Тимура уже топчет Иран и Кавказ, воины его, похоже, точат пики против могучего турецкого султана. Надо успеть отхватить себе лучшую половину вселенной.
Копыта белого коня выбивали в пыли упоительный такт древней монгольской песни:
Все мое, все мое — я не ведаю страха!
Я весь мир к седлу моему прикручу!..
Может, следовало начать этот поход шесть лет назад, когда уж военная сила Орды была в руках Мамая, а повод подали нижегородцы, взбунтовавшись и перебив ханских послов и полторы тысячи воинов. Ярость хана была безмерна, но ведь слава тогда досталась бы великому хану, а не его первому темнику Мамаю. Хан был никчемный, его убрали, пришлось скручивать головы и его ставленникам. Степные духи, распаленные черной кровью Мамаевых недругов, наслали на Орду страшную моровую язву. Возможно, сам аллах испытывал Мамая на крепость? Крыло беды коснулось и его личного тумена, хотя он приказал не подпускать к его расположению ни одну душу на два полета стрелы. По приказу Мамая в столице дотла сжигались жилища, где обнаружилась болезнь, а спасающихся из огня побивали стрелами, трупы длинными крючками стаскивались в большие костры. Крючников не подпускали к другим людям, потом их тоже побили и сожгли. В самый разгар мора Мамай со своей гвардией ушел ночью из Сарая, приказал обложить его и никого не пропускать в обе стороны. В столице начался голод, назревал бунт, отдельные мурзы восстали, полудикие степные орды, прослышав о бедствии, придвинулись, грозя разграбить город и вместе с его богатствами разнести заразу по всей степи. Мамай послал против врагов верные отряды, распустив слух, будто воины его окунают наконечники стрел в язвы умерших от черной болезни. Враги в ужасе разбежались, все затихло. Власть Мамая выросла.
Лишь через три года, когда подзабылась напасть, он послал сильный карательный отряд во главе с царевичем Араб-шахом против Нижнего Новгорода. Араб-шах разорил княжество, разбил русское войско на реке Пьяне, но не воспользовался удобным моментом, не пошел дальше нижегородских и рязанских земель. Типичный короткоумый «принц крови». Мамай приказал убить его по возвращении в Орду. Потом был Бегич… Жаль Бегича. Но кто-то должен расплачиваться за долголетние поблажки врагам. За Бегича Мамай тогда жестоко разорил Рязань, вынудил ее великого князя стать своим союзником. С Димитрием же счеты особые: злое растение рвут с корнем.
Дракон войны выполз из своего гнезда, расправляет по степи громадные крылья. Надо хорошо проверить, не подточены ли эти крылья ордынскими крысами, которых во множестве расплодили прежние правители? Затем и скачет Мамай от тумена к тумену, добрался почти до самого края своей огромной Орды.
Маленький степной смерч прошел сбоку, приминая траву, пересек дорогу, взвихрив пыль, выгнал из ковыля пару стрепетов. Провожая птиц взглядом, Мамай ощутил на лице первую каплю дождя. Через минуту они забили по дороге, поднимая фонтанчики пыли; в степи стало сумрачно; дорога, быстро намокая, почернела, пыль стала грязью. Со шлема потекла вода, забираясь под легкую кольчугу, холодком струилась по телу, шелковый халат тяжело повис на плечах. Мамай словно не замечал дождя, он гнал коня тем же легким и быстрым аллюром, лишь свернул на травяную обочину, чтобы не грязнить лошадиных ног. Мамай — полководец, профессиональный воин, ему всегда выпадало больше лишений, чем простым всадникам. Летний дождь для Мамая — удовольствие, но он может подпортить праздник. Приезд повелителя в тумен — не только проверка. Да, будет строгий смотр, но будут и состязания батыров, джигитовка, скачки, стрельба из луков, будут показные атаки конных сотен, будут воинские песни и пляски, будут награды. Отличившиеся получат право выступить вскоре перед шатром самого правителя Орды.
Туча пронеслась, сумрак тотчас рассеялся, солнце заблистало ярче, оживленно защебетали птицы, от лошадей повалил пар, и железная одежда всадников, высохнув, накалилась. Кони и люди тяжело дышали теплыми испарениями, но Мамай не умерил аллюра, он ничего не замечал, погруженный в свое…
Воины тумена собрались на широкой открытой равнине; шесть тысяч всадников с заводными конями построились полумесяцем; в середине фигуры поставлены шатры для Мамая и его свиты. Со времен Чингисхана считалось, что тумен должен состоять из десяти тысяч всадников, но постепенно тумен (тьма) стал административной единицей, и численность его колебалась от пяти до пятнадцати, двадцати и даже более тысяч. Воины тумена с женами, детьми, рабами и скотом образовывали улус, находившийся в собственности мурзы. Величина улуса часто зависела от хитрости и силы господина — приобретает он новых людей, богатства и земли или теряет. В военное время Мамай часто объединял мелкие улусы и не упускал случая поставить в такой объединенный тумен воинским начальником — темником — своего человека. Сильный темник нередко сносил головы князьям-улусникам, сам становился мурзой, господином большого улуса…
Воинственный клич, похожий на обвал в горах, встретил приближение повелителя. Военные трубы пропели «Внимание и повиновение!», от сотни отборных всадников на вороных конях отделился сухощавый наян в блестящем ребристом шишаке с пером ворона, в темном халате поверх байданы — длинной, до колен, кольчуги. Остановив лошадь, склонился ниже гривы, показывая узкую спину, и так ждал приближения повелителя. На своем огромном жеребце он казался со спины юноей, но это был один из старейших военачальников Орды.
— Говори, Есутай, — приказал Мамай, подъехав на корпус лошади.
Темник разогнулся, глухим голосом сказал:
— Повелитель! Тумен «Крыло ворона» ждет твоих приказаний.
Мамай нервно скомкал повод, впился взглядом в морщинистое лицо темника, словно пытался залезть в самую глубину тускловатых старческих глаз, в потаенные мысли ставленника бывшего хана Хидыря. Так ли верно служит Есутай нынешнему повелителю, как служил прежним ханам из царевичей, ни разу не запятнав себя усобицами и тем сохранив голову в тронной чехарде? Такие люди удобны правителям, ибо принимают всякого, кто вскарабкается по чужим трупам на вершину власти, но удобны они и врагам существующих правителей.
— Почему я не вижу седьмой тысячи? Почему в других тысячах я вижу неполные сотни? — резко спросил Мамай, заранее предвидя ответ, но желая показать зоркость своих глаз, напомнить, что он вышел не из лежебок-царевичей, мало смыслящих в войске.
— Седьмая тысяча несет охранную службу и ведет разведку, как ты приказал, на удалении дневного перехода. Ты видишь другие неполные тысячи, потому что одну сотню я послал захватить неизвестное племя чернобородых людей, ворующих коней и скот. Эту сотню ждут к вечеру. Часть людей я послал к гуртам; нынче режут много баранов и готовят большое угощение воинам в честь твоего приезда. Имеются также заболевшие.
