Вячеслав Перевощиков - Воевода
И, не дожидаясь ответа, он поскакал обратно к каравану, гикая и хохоча на скаку. Верен сердито плюнул ему вслед и, посмотрев с тоскливым предчувствием на ракиты, зашелестевшие на том берегу, подумал печально, что кабы знать, где его ждет беда, так уж не так тошно было бы выслушивать дерзкие насмешки всяких юнцов. А уж беду-то он чувствовал, да не знал, как отвести ее. «Разве что берегиню свою попросить?» – мелькнула дикая мысль.
– Эх, Свенда, Свенда, – начал он тихо. – Кабы я знал, как тебя позвать, берегинюшка, уж я бы тогда в первую очередь спросил тебя про то, что меня ждет, что истомило мою душу предчувствием тягостным. Эх, кабы показала бы ты мне эту беду растреклятую, что лежит камнем на сердце, ни покою не дает мне, ни роздыху.
Верен провел рукой по глазам и махнул ладонью, будто прогнал прочь нелегкие думы. И в тот же миг он увидел облачко сизое меж двух ракит, словно туман от речки набежал. «Однако ж, – думается ему, – откуда туману быть сейчас, ведь солнце-то еще не село? Да и облачко странное какое-то». Стал он к нему приглядываться и видит, что оно, как живое: и свет в нем мелькает, и блики мерцают. Тут у старшого аж дух захватило: неужто она, берегиня, ему откликнулась? Застыл он на месте и не шелохнется, ждет с замиранием сердца, что же дальше-то будет. Тут облачко разглаживаться стало и светлеть. Пригляделся Верен к нему повнимательней и видит, что перед ним открылась картина живая, словно сквозь туман увиденная. И на этой картине бой идет среди ночи. Костры горят, люди мечутся в красноватых отблесках пламени, оружие сверкает. Смотрит старшой во все глаза и видит себя, как бьется он один с печенегами. Одного зарубил, другого рассек аж до пояса, и тут вдруг все куда-то стало отдаляться и туманиться, и только видно одно, как летит стрела черная. Медленно так летит, чуть подрагивает, словно воздух рвет наконечником. И видит он, совсем рядом, как блестит красноватым отблеском заточенная грань острия, словно сам он и есть та стрела черная и летит сквозь ночь непроглядную. А тьма вокруг вихрем крутится, и лишь вдали пятнышко светлое, как на дне колодца глубокого. И только он разглядел эту горошину света, как все вокруг завертелось, замелькало стремительно, и светлое пятно мгновенно превратилось в круг у костра, где сам он стоит с мечом, и враги вкруг него злобятся. Но видит он себя со спины сквозь наконечник стрелы, нацеленный прямо в него. Моргнул Верен глазами, и облачко вмиг исчезло, словно и не было ничего.
– Вот тебе и на, – пробормотал он озадаченно. – То ли мне почудилось, то ли я и впрямь что-то видел.
Однако ж кольчугу на себе ощупал и осмотрел тщательно, словно от того боя, что пригрезился ему, на ней могли остаться следы. Нет, все в порядке, хороша его кольчужка, и не раз она спасала его от стрел лесных разбойников. Спереди усилена бляхами, так что не то, что стрелой, копьем не пробьешь. И все же Верен призадумался. Вспомнились ему боевые луки вятичей, склеенные из разных пород деревьев, роговых пластин и сухожилий животных. Из такого лука узкой бронебойной стрелой, пожалуй, можно и пробить даже кольчугу. А ведь печенеги тоже большие мастера по стрельбе из лука. Вдруг и у них есть такое оружие?
Серый жеребец под Вереном заржал и нетерпеливо ударил копытом. Сзади под размеренный шум каравана неторопливо приближался его товарищ, купец Ольстин[20], на гнедой понурой кобыле.
– Что, старшой, запечалился? – начал Ольстин издалека, хитро усмехаясь в вислые рыжие усы. – Сейчас дойдем до печенежского стана, девку тебе сыщем красивую, чтоб она тебе всю ночь плясала без устали.
Договорив эти слова, Ольстин как раз поравнялся с Вереном и, дружески хлопнув старшого по плечу, захохотал во всю глотку.
– Что ты ржешь тут, как жеребец? – Верен вновь провел ладонью по глазам, но видение больше не повторилось.
– А помнишь, как в прошлый раз мы у Куели пировали? – продолжал Ольстин, не замечая настроения старшого. – Какими девками нас хан тогда одарил! Ах, девки, девки! Огонь, а не девки! А какие плясуньи да затейницы?!
– Да, было дело, – улыбнулся Верен сквозь свои нелегкие раздумья. – Лихо мы тогда погуляли. Да и было с чего: торг тогда дюже удачный вышел.
– И сейчас выйдет! Все будет, как надо; ты уж не сомневайся. – Ольстин снова хлопнул товарища по плечу. – И погуляем на славу!
Верен все еще колебался: говорить товарищу про видение или нет. Вдруг засмеют, вдруг ничего не случится? Но тут он вспомнил про виденную стрелу и выдавил из себя вымученные, трудные слова:
– Не пойдем сегодня к печенежскому стану.
– Как же так?! – Ольстин перестал хохотать и сердито сдвинул брови. – Да что ты такое говоришь?
– Вот что, друг мой, – Верен повернулся к товарищу и взял его за руку. – Хочешь смейся, хочешь верь или не верь, но только что у меня было тут видение, что ночью нас всех печенеги порежут.
– Как видение, какое видение? – в недоумении переспросил Ольстин.
– Такое видение, обыкновенное, – Верен и сам не знал, какие бывают видения. – Туман над речкой поднялся, а в нем картинка живая, как нас всех убивают.
– А может, ты просто перегрелся на солнышке? – невесело хохотнул Ольстин.
– Может, и перегрелся, – старшой покривил губы, ожидая дальнейших насмешек. – А если нет?
– С чего бы? У нас ведь мир с ними.
– Не мир, а мирок, – нахмурился Верен. – А как говаривал мой дед: идешь на мирок, ножик сунь за сапожок.
– Так сунем ножик и кольчужки наденем, – не унимался Ольстин. – Но зачем себя пира-то лишать с молодыми плясуньями?
– Как бы нам не пришлось на кровавый пир попасть, где плясать придется не с девками ихними, а с мечами да саблями.
Ольстин промолчал, ничего не ответил, но видно было, что до него все-таки дошли слова товарища, и от прежней его беспечной веселости не осталось и следа.
– Что ж, раз такое дело, – сказал он после недолгих раздумий. – Ты у нас старшой, тебе и решать. А плясуньи подождут нас маленько.
– Спасибо тебе, Ольстин. – Верен чуть наклонился с седла и крепко пожал руку товарища. – Спасибо тебе, друг.
– Да, ладно. Что ты, за что? – Ольстин пришпорил свою кобылу. – Поеду-ка я лучше, купцов наших обрадую.
– За что, за что, – улыбнувшись тихонько, передразнил его Верен. – За веру твою и поддержку. Вот за что!
Он тряхнул своей рыжеватой головой и крикнул вслед своему товарищу уже окрепшим и уверенным голосом:
– Ставь караван у переправы и телеги в круг.
– Лады! – донеслось вместе с топотом копыт и грохотом тележных колес.
* * *Солнце уже наполовину легло за покатые спины пологих холмов, когда Ольстин, покрикивая на возниц, стал разворачивать телеги в круг почти у самого брода. Верен все еще оставался на прежнем месте, словно надеялся, что берегиня снова подаст ему какой-нибудь знак. А может, он чувствовал, что внизу его ждет неприятный разговор с другими купцами и нагловатыми слугами боярышни, а потому не спешил туда, лишний раз проверяя свои слова и мысли. Однако дальше оставаться в стороне от дел было уже невозможно. Верен вздохнул и пустил своего застоявшегося жеребца бодрой рысью прямо к броду, откуда уже доносились недовольные крики и невозмутимый голос Ольстина:
– А я говорю, что старшой велел здесь ставить.
– А как же торг, торговать-то как будем?!
– Говорят же тебе: старшой велел здесь!
Верен был уже совсем рядом с караваном, когда навстречу ему вылетел все тот же губастый отрок, что недавно подъезжал к нему на холм.
– Старшой, а старшой! – начал он издалека кричать, щелкая в воздухе плетью. – Ты что ж это такое делаешь?!
– Если тебе не нравится мой караван, ты можешь ступать куда угодно, – оборвал его Верен.
– Ты что ж это, гонишь нас из каравана? – снова развязно заорал Губастый. – Тебе князь доверил боярышню, а ты нас, как холопов, в степь гонишь.
Верен подъехал к верзиле вплотную и, схватив его богатырской рукой за плечо, надавил железным пальцем на болевую точку. Отрок побледнел, как полотно, но не вскрикнул, а старшой с перекошенным от злобы лицом прошептал ему, в самое ухо:
– Если ты, поганец, еще будешь мне здесь орать и народ баламутить, я тебя ночью придушу, как цыпленка. Так и знай.
Губастый вырвал плечо и, злобно сверкнув глазами, огрызнулся:
– Что ты лапаешь, че я тебе – баба, что ли? А ночью ты бы сам лучше поостерегся, а то и на ножичек можно наскочить. Ненароком.
Однако в голосе Губастого чувствовалась едва различимая нотка испуга, и Верен без ошибки различил ее и понял, что охота кричать у наглеца все-таки пропала, а его намеки на ножичек всего лишь бравада, чтобы отступить, не потеряв лица. Старшой посмотрел на него равнодушно, словно на пустое место, и поскакал дальше, бросив на ходу небрежно:
– Но, но, не балуй!
Сейчас его больше волновало то, что этот Губастый не один такой в караване и что своенравным сынкам гридей, служившим отроками при боярышне, он не сможет запретить поступать, как им вздумается. А вздуматься им могло все, что угодно, и даже визит к печенежскому князю. Как их отговорить, как удержать в этот вечер в караване, Верен не знал. Надо было еще все обставить так, чтобы печенеги ничего не заподозрили, не заметили никаких приготовлений к обороне. Если они действительно нападут, то для них должно быть полной неожиданностью готовность русских к бою, и только тогда у купеческого каравана будет шанс отбиться от печенегов. Но если вдруг кочевники почувствуют что-то неладное, то они просто пошлют вдвое, втрое больше воинов, а в печенежском стане их несколько сотен, и тогда спасти русских может только чудо. С другой стороны, Верен знал случаи, когда предчувствия обманывали даже старых и многоопытных купцов, и тогда его нелепые приготовления к ночному бою будут просмеяны на всех торгах, благодаря таким вот губастым отрокам, да и торговля может не заладиться.
