Юрий Сергеев - Княжий остров
Тусклый сумрак непогоды лился через отворенную дверь, и Егор не мог разглядеть всего убранства жилья, но крест притягивал глаза своей незнакомой формой. Быков послал Николая за дровами: чтобы разжечь печурку и согреть старца, а сам чиркнул спичкой и запалил свечу. Взял в руки массивный серебряный крест. На нем стоял в полный рост какой-то неведомый Бог с раскинутыми руками. Но он не был распятым… Одной дланью дарил колос, а второй турий рог. От шеи вниз, до пояса Бога, врезан обнаженный человек с бородой, под его же ногами выбита поясная фигура третьего. Низ креста окаймляла ящерица с открытым зевом. В самом верху косо пробита дырка с обтертыми краями. Егор подивился в мыслях: «Что же за богатырь носил полупудовую тяжесть на гайтане?» И осторожно водрузил его на божницу. В колеблющемся пламени свечи лики всех трех богов словно ожили: приблизилось едва приметное колыхание, казались они непривычно-земными, не когтили душу страхом, а ластили ее добром. И тут Быков увидел приставленные к нарам гусли из темного, посеченного шашелем дерева. Рука сама потянулась и ощутила удивительную легкость их. Гусли были изукрашены причудливой резьбой: пять струн тихо отозвались на прикосновение пальцев. Крылатые волки гнали лося, соколы били зайцев и птиц, на самом верху узнаваемо вырезана медвежья голова с разинутым зевом, а отверстие внутрь темнело формой лебедя. Егор старался прочесть полустертую надпись на тыльной стороне гуслей, когда зашел Окаемов, да так и встал на пороге, увидев…
— Не засти свет, — попросил Егор, — прочесть не могу, по-старинному писано.
— А ну-ка дайте взглянуть, Егор Михеевич. — Он взял гусли и долго щурился над ними, легко трогал пальцами струны, и они откликались густой затаенной мощью. — Первая «Буки», вторая похожа на — «Онь»…Далее… Боян!
Надпись гласит — Боян! Имя вещего сказителя князя Святослава! Не может быть, чтобы сохранились его гусли! Не может быть… Прошли века… Но все равно это настоящие древние гусли! Вы не представляете, куда мы попали!
— Куда?
— Немцы загнали нас на тысячу лет назад. В прошлое Руси. Вы не представляете ценность этих гуслей и… Серафима.
Старец неожиданно ворохнулся и сел на топчане. Молча протянул руку, взял гусли, поставил их на место. Потом отвернулся к стенке и закрыл глаза. Прошептал немощным голосом:
— Се княжецка услада… Се Бояна гусельцы.
Дождь перестал. Наносило сырой свежестью через дверной проем, порывы ветра шумели в кроне дуба. Селянинов принес дрова и затопил печь. Проговорил, словно сам себе:
— Надо бы деду рожь помочь молотить… Спортится в дождях. Вот провянут снопы… обмолочу…
— Что станем дальше делать? — обратился к ним Окаемов.
— Придется переждать, — тихо отозвался Егор и покосился на нары, боясь потревожить хозяина обители, — немцы могли за болотом устроить засаду, если догадались, где мы… Угодим прям в их лапы, ежель сунемся. Надо караулить ночью, а утром хорошо высмотреть через оптику энтот бок. Сержант, пойди-ка с винтовочкой и посторожи дотемна, приглядись хорошенько через прицел.
— Есть, — коротко ответил он и ушел.
— Вот дурина, фашист, как рванул на своих бомбах… не рассчитал и зацепился, — тихо прошептал Быков.
— Пошли взглянем, — кивнул на старца Окаемов, — не станем мешать, пусть поспит в тепле. — Когда они выбрались на поляну, Илья продолжил: — Этот остров пока для нас самое безопасное место.
— Почему? — удивленно спросил Егор.
— Серафим отведет хоть целую дивизию… закружит, потопит в «хляби», туманами затмит все окрест.
— Опять сказки сказываешь?
— Туман-то, смотри, поднимается… Редкость для лета.
— И правда, — недоуменно обронил Быков и огляделся, — опосля дождя случается такое.
— Бывает… все бывает. Особенно когда попросит об этом волхв.
— Какой волхв?
— Серафим…
— Ты что, деда в колдуны прочишь?
— Зачем так… колдуны злые, а к Серафиму есть иные слова: ведун, кудесник, чародей, облакогонитель-волхв…
Но чтобы самолет спихнуть! Любой маг от зависти бы сгорел… Такого в летописях не было. Волхв — мудрец языческой Руси, а вот и боги той эпохи стоят.
— Где? — недоуменно промолвил Егор и остановился.
Они незаметно за разговором приблизились к каменным замшелым столбам на закрайке леса. И тут Егор с удивлением заметил, что столбы были резные с человеческими ликами. Высились ровным полукружьем у растерзанного взрывом кургана.
— Капище… капище… капище… — опять смятенно забормотал Окаемов.
Он вдруг стал не в меру суетлив. Метался от одного изваяния к другому, что-то мучительно вспоминал, нашептывал себе под нос непонятное Егору, совсем забыл про него и радостно лыбился. Наконец чуток угомонился и стал громко вещать, как бы раздумывая и споря сам с собой:
— Неужто мы стоим на древнем, затерянном в болотах капище славян! Все сходится. Дуб, не менее семи метров в диаметре, я успел посчитать окружность шагами и вычислить… Ему эдак тыщи полторы лет. Возможно, что раньше болот здесь не было. Под дубом родник… Род! А вот и языческий бог Род. — Он указал на один из четырехликих столбов. — Рядом с ним известный Перун с мечом на поясе и сжатой правой рукой у плеча. В ней когда-то был лук или подобие молнии. Бог войны и грозы, покровитель воинов. Дальше не менее почитаемый и могучий бог Влес с турьим рогом в руке — символ благополучия, а в центре Дажьбог со щитом и солярным знаком на груди — сын небесного Сварога. А выше его и мощнее — небесный бог, Световид ли… Сварог ли… Великий и могущественный, самый почитаемый небесный царь славян. По правую руку от него — еще один женский двойной образ… Мать Лада и дочь у ног — Леля, богини любви и красоты… Может быть, я в чем-то ошибся… Да простят они меня… Я православный христианин… Мне грех поклоняться язычеству. Но это вера наших предков. Это история святая наша, и я преклоняю колена перед ней! История рода — тоже религии! Не отнять у нее капищ и волхвов, как не отнять поруганных церквей и веры православной, каленым железом выжигаемых по Руси в крах империи века сего. Прости мя, Господи! Спаси и сохрани Россию, дай силу воинам ее супротив ворога! — Окаемов сделал глубокий поклон и трижды истово перекрестился перед богом небесным Сварогом.
Егор стоял в нерешительности и каком-то горячечном забытьи. От кургана наносило смрадом догорающего самолета, сырой туман окутал Княжий остров и багрово рдел в закатном солнце. Граненые и резные, сделанные неведомым предком идолы стыли в безмолвии, озирая ликами все четыре стороны света и, казалось, внимали молитве русского офицера Окаемова.
Егор вдруг осознал и прозрел эту багровую картину неведомой гигантской силы, мудрости и согласия природы, от всего исходила высшая чистота и вера в духовное совершенство человека. Он соприкоснулся с чем-то сказочным и великим, упорно оставшимся жить, еще не испорченным, почувствовал дуновение векового уклада предков, гармонию истины и красоты. Мысль его объяла поляну и обитель, взбежала по древу и коснулась неба, улетела в Якутию к библиотеке староверов Станового хребта и вернулась назад глубоко убежденной и просвещенной в силе и бессмертии своего народа. Его осенил благостный покой, природное добродушие и глубокое почтение к старцу Серафиму, благодарность судьбе, которая вывела его за руку к скиту в тайге, а теперь к этой обители, благодарность, что кипит в его жилах не иная с этими богами кровь…
Смеркалось. С колокола гнезда над текучими туманами сокол зрил небо и краешек рдяного солнца: великую Явь дремлющей, омытой и оплодотворенной дождем земли. Он зрил веще и глубоко, видел подземный черный океан Кощея, по нему утица ночью перевозит в челне солнце от заката к восходу, зрил летящую душу Зигфрида, навек ушедшую сквозь землю россов к престолу Валькирии. Сокол все зрил. Все помнил и знал наперед. Память предков, свивших гнездо на молодом дубе много поколений назад, ясно и близко вставала перед его грозным оком.
* * *
Окаемов с Быковым прошли через молчаливый строй богов и остановились на краю огромной воронки, которая вывернула и разметала половину кургана. Дотлевал в стороне отброшенный страшным взрывом хвост самолета с пауком свастики. Шмотья искореженного металла хрустели под ногами, торчали из рваных ран на стволах деревьев. Егору показалось, что Окаемов был не в себе… Бледное лицо, смятенный взгляд, кулаки прижаты к груди, словно пред мигом смертной опасности. Он двинулся к хвосту самолета и кивнул головой на свастику.
— Егор Михеевич, подойдите сюда.
— Что?
— Вы видите сей знак?
— Вижу… Фашистский крест.
— Не-ет… Гитлер только украл древнейший символ. Знак солнца ариев… Постижение Востока и гоняет меня по недоле… Помните? Я сказал вам, что мне одинаково опасно предстать пред очами и Гитлера, и Сталина?
