Антон Дубинин - Голубок и роза
Обзор книги Антон Дубинин - Голубок и роза
Антон Дубинин
Голубок и роза
Как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!
Рим., 10, 15.1
Ей было двадцать два года, ему — и того меньше.
Хотя сколько ему лет, он никогда не был уверен: сироте, никто не сообщал ему и примерной даты рождения. Впрочем, зеркала говорили, что смотрящемуся в них — лет восемнадцать, вряд ли больше. А кроме того, не таили и других истин: что он худ, хотя и длинен ростом (будь помускулистей, можно было бы сказать — высок), черняв, как и подобает каталонцу. И всегда почему-то всклокочен, как ни приглаживал гребнем черные волосы, стараясь добиться появления куртуазных шелковых локонов.
Звали его Арнаут, и был он трубадур. То есть умел сочинять песенки и сам исполнял их вслух, тем добывая себе пропитание. Пропитание было плоховатое, песни — тоже. В окрестностях Перпиньяна и Жироны вся куртуазная публика знала, что Арнаут — так себе поэт. Образы крадет у других, и притом самые банальные — жаворонки, соловушки, луна и все такое прочее, и со сложными рифмами тоже не справляется. Максимум, что может выдюжить — coblas doblas, то бишь парные строфы, а чаще всего — одинарные; в общем, не Арнаут Даниэль, хоть и Арнаут.
Впрочем, сказать «вся публика знала» — это уж слишком сильно. Сего трубадура мало кто запоминал — даже те, из чьих рук он получал монеты и одежду (обычно по большим праздникам и турнирам, когда сеньоры выхвалялись друг пред другом и оделяли всех, у кого в руках оказывалась лютня), так вот, даже те, кто ему подавал, вряд ли вспоминали на следующий день, как его зовут. Многих трубадуров зовут Арнаутами, многие Арнауты пишут песни, а сколько народу в Лангедоке пишет песни посредственно — один Господь в силах подсчитать. Писать-то всем хочется, а талант не каждому дарован.
Но как и дырявый плащ остается плащом, одеждой, способной прикрыть в стужу, так и дурной поэт остается поэтом. И то, что течет в его крови, возможно, куда важнее следов, которые остаются за ним во времени. Агнцев от козлищ, недосортированных Примасом, королем вагантов[1], расставит по местам Господь, и кто знает, где мы с вами окажемся. Поэтому я хочу рассказать, как трубадур Арнаут из Каталонии любил свою даму. Ведь это история про людей, а значит, она не хуже остальных.
Впервые он увидел ее на трубадурском состязании. Впрочем, нет — в самый первый раз он видел свою будущую даму восемь лет назад, при дворе доброго маркиза Монферратского. Только не обратил внимания, может быть, даже не заметил. Потому что он, маленький мальчик, был чрезвычайно занят — зарабатывал два денье, играя в комедии для увеселения благородных господ. А она, четырнадцатилетняя девочка с чуть выступающими передними зубами, сидела среди гостей и была занята тем, что изображала знатную даму. Это главное занятие для девочек, которых впервые выпустили на равных в зал, полный взрослыми. Ему их учат долгие годы, порой забывая о прочем образовании. Тем более что случай даме выказать свою дамственность выдался важный — в том же зале сидел и будущий жених ее, чинный гасконский сеньор, и отец неотрывно смотрел ей в спину, подмечая, не начала ли сутулиться или видимо тосковать. Комедия была не то что бы смешная, зато злободневная, называется — «Ересь поповская», яростно, мол, обличает грехи и пороки римского духовенства. Гаусельм Файдит написал, знаменитый трубадур, графом Тулузским весьма ценимый. Арнаут там играл незаконного сыночка епископа, который таскается за отцом и канючит: «Папа, папа!» Того ему подай, и другого, и третьего. Побуждает, в общем, развратного отца тиранить баронов и народ. Эту сценку в последний момент приписали — вышел намек на Беранже Нарбоннского, очень смешно.
Так что нельзя считать, что они с Розамондой тогда увидели друг друга.
По-настоящему они встретились, когда донна Розамонда уже пять лет как вышла замуж. Супруг ее, которого она совсем недавно научилась не бояться, был намного ее старше и имел гасконский холерический нрав. Звали его эн Гастон, и отличался он… Не знаю даже, чем. В том-то и штука, что ничем особенным он на первый взгляд не отличался. Да и на второй и третий — тоже. Как любой знатный феодал тех мест, был он в меру щедр, в меру весел и радушен, и в меру часто влипал в разные авантюры, воюя то с одним графом, то с другим. Жену он в меру любил — например, вот детей у них не было, и донна Розамонда, приняв его герб, могла вольно жить в каком-нибудь из замков приданого своей матери, устраивая благородные увеселения и по воскресеньям посещая церковь. Летом она скучала от жары, зимой — от холода, и все время тихонько мечтала о чем-нибудь ярком, прекрасном и особенном. Но даже на исповеди об этом не говорила, потому что точно не знала, грешно так мечтать или нет.
Она хорошо вышивала и шила — талант, доставшийся от матери. Мало кто из ее девушек, швеек и вышивальщиц, мог сравниться в аккуратности с Розамондой — только придумывать узоры ей было трудно, она чаще срисовывала их с переплетов красивых книжек. Под мелкую работу пальцев славно думается, за пяльцами — как зимой у огня. За окном голосили птицы, а под самой стрехой в замке Пау жила пара коричневых горлиц, ворковавших даже зимой (то ли от взаимной любви, то ли от голода). И под их мерное воркованье Розамонда думала — иногда целыми днями, от колоколов до колоколов.
Золотой всадник, герой романов и песен, легко спрыгивал с седла под ее окном. На шлем подвязан ее, Розамондин, знак — золотой, шитый красным шелком рукав. Всадник победил на турнире. И победит еще на сотне турниров, заехал только, чтобы спеть своей даме жалостную любовную песню и попросить ее — уже в который раз — о благосклонности, о единственной любовной услуге. И не дождется, потому что дама ему досталась гордая. Графиня и жена графа, она так просто не сдается, хотя сама бы и не прочь. Пускай сначала рыцарь привезет ей небывалый приз, восточное сокровище Грааль из страны пресвитера Иоанна, или волшебную собачку Пти-Крю, или еще что-нибудь ценное, тогда подумаем.
Потому что эн Гастон заезжал в Пау неделю назад, проездом с одной войны на другую, пробыл недолго, ребенка опять не зачал, уехал в Тулузу. Говорил — там что-то неладное происходит. Убили важного священника, и из-за этого может случиться война. Священник, впрочем, сам виноват, не надо было грозить войной, и вмешиваться в войну графа Раймона с прованскими вассалами тоже не следовало. А теперь накликали новую войну, не чета прежним! Понимаете, супруга? Ну, даст Истинный Бог, от войны отвертимся.
Сколько раз можно повторить в короткой истории слово война? Такое впечатление, что война — это единственное, что мужчинам интересно.
Хорошо хоть, не всем до единого.
Вот например, ее каталонец-трубадур, он другой. Хотя, может быть, немножко чересчур другой. Потому что хотя он и дал ей такой красивый сеньяль — Роза Мира, хотя и всегда делал все как положено, точно как в романах бывает, не может понять самого простого, самого… естественного. Розамонда путала нитки, злясь на себя саму за то, что соскучилась по Арнауту. По его лохматой черной голове, похожей на воронье гнездо, по длинным рукам, которые он вечно не знает, куда девать. Когда он поет, кажется почти красивым. И в авторском исполнении его стихи даже выглядят хорошими. Может, она была и не права, отослав его так далеко… и так надолго, бессрочно, до исполнения подвига. Кроме него, никого ведь нету. А чтобы принести своей донне прошеный приз, ему поможет сразиться в стихосложении разве что с деревенским мужиком.
Может, он и вернется раньше… Хотя он ей, конечно, не нужен! Где это видано, чтобы даме был нужен ее кавалер? Об этом еще любимый Арнаутом Вентадорнец писал другу Пейре — недурно бы, мол, было, коль стали бы вдруг любви у нас донны искать, чтобы нам их владыками стать из прежних безропотных слуг? Да только, клянусь Гробом Господним, такого не бывает, не дождетесь.
И Розамонда, ткнувшись лицом в свое вышиванье, немножко поплакала. Слезинки три, не больше. Все исправится само собою, у нее всегда все будет хорошо. Просто глубокая ниша окна своим квадратным, виселичным очертанием сказала ей, что Арнаут может не в добрый час запропасть надолго, он ведь может и умереть. Такой… нескладный.
Арнаут тогда уже был совершенно готов влюбиться. И в возраст вошел, и простая душа его доросла до того состояния, что поняла очередную истину — трубадуру нужна дама. Юная, благородная, привечающая стихоплетов вроде него. Он увидел Розамонду, едва утолив первый голод после большого праздника — один из ее многочисленных братьев праздновал свою женитьбу и по этому поводу выхвалялся перед родственниками тем, сколько денег ему не жалко потратить на празднество, скольких голодранцев накормить ради такого случая. Так вот, едва увидев Розамонду, Арнаут, явившийся в большой и веселой трубадурской компании, сразу подумал, что это — вполне подходящий вариант Дамы. И так проста была его душа, где мысль не расходилась с побуждением, что к вечеру того же дня он сделался уже вполне влюбленным. По крайней мере, когда Розамонда проходила мимо, едва не задевая его длинным висячим рукавом, летевшим за нею в изящном движении взмаха, по телу Арнаута пробегала легкая смущенная дрожь. Которую он, нимало не сомневаясь, определил как влюбленность — и внутренне поздравил себя с тем, что госпожа Амор, любовь куртуазная, не обошла его вниманием.
