Энн Райс - Иисус. Дорога в Кану
Обзор книги Энн Райс - Иисус. Дорога в Кану
Энн Райс
Иисус. Дорога в Кану
Посвящается Кристоферу Райсу
Во имя Отца,
и Сына,
и Святого Духа.
Аминь.
Истинную веру возможно сберечь, только изучая теологию Иисуса Христа, и изучая ее снова и снова.
Карл РахнерО Господь, Бог Единый, Бог Троицы, что бы я ни говорил в этих книгах — это от Тебя, пусть знают о том Твои поборники; что бы я ни говорил от себя самого, на Твое и их прощенье уповаю.
Блаженный АвгустинВ начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
Оно было в начале у Бога.
Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.
В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал.
Евангелие от ИоаннаГлава 1
Кто есть Христос Спаситель?
Ангелы пели при его рождении. Волхвы с Востока принесли дары: золото, ладан и смирну. Это были дары ему, и его матери Марии, и человеку по имени Иосиф, который считался его отцом.
В Храме старик взял младенца на руки и обратился к Богу со словами: «Свет к просвещению язычников и слава народа Твоего Израиля».
Так рассказывала мне мама.
Было это много-много лет назад.
Возможно ли, что Христос Спаситель — плотник из Назарета, человек, которому за тридцать, один из многочисленной семьи плотников, где мужчины, женщины и дети занимают десять комнат старинного дома? Возможно ли, что в эту зиму без дождей, зиму бесконечной пыли и разговоров о беспорядках в Иудее Христос Спаситель в поношенной шерстяной накидке спит рядом с другими у чадящей жаровни? Возможно ли, что он спит в этой комнате и видит сны?
Да. Я знаю, что это возможно. Я и есть Христос Спаситель. Я знаю. То, что я должен знать, я знаю. И то, что должен был изучить, я изучил.
И в этой плоти я живу, потею, дышу и стенаю. Плечи у меня болят. Глаза в эти страшные засушливые дни пересохли от долгих переходов до Сепфориса через серые поля, где сгорают под тусклым зимним солнцем семена, потому что дождя нет.
Я Христос Спаситель. Я это знаю. Остальные тоже знают, но часто забывают об этом. Моя мать долгие годы не говорила об этом ни слова. Мой приемный отец, Иосиф, теперь уже стар, сед и все время дремлет.
Я не забываю никогда.
И когда я проваливаюсь в сон, иногда мне становится страшно, потому что мои сны — мои враги. Они буйные, как папоротник-орляк или внезапно налетевший жаркий ветер, что несется по запекшимся долинам Галилеи.
Но мне снятся сны, как и всем людям.
И в эту ночь, у жаровни, согревая под накидкой замерзшие руки и ноги, я видел сон.
Мне снилась женщина, такая близкая, моя женщина, и вдруг она стала девушкой, а потом, как это бывает во сне, вдруг превратилась в Авигею.
Я проснулся. Сел в темноте. Все спали, не двигаясь, с раскрытыми ртами, угли в жаровне уже стали пеплом.
«Уходи, возлюбленная дева. Мне не дано этого знать, и Христос Спаситель не узнает того, чего знать не хочет, — или того, чего у него никогда не будет, и об этом ему известно».
Она не уходила, Авигея моих снов с распущенными волосами, струящимися по моим рукам, словно Господь в Эдемском саду создал ее для меня.
Нет. Наверное, Господь сотворил сны для подобного осознания — или так казалось Христу Спасителю.
Я поднялся с циновки и, стараясь не шуметь, подкинул в жаровню углей. Мои братья и племянники не пошевельнулись. Иаков сегодня ночевал с женой в их общей спальне. Маленький Иуда и Маленький Иосиф, оба уже ставшие отцами, спали здесь, подальше от малышни, льнущей к их женам. И здесь же спали сыновья Иакова — Менахем, Исаак и Шаби, прижавшись друг к другу, точно щенята.
Я по очереди перешагнул через всех и вынул из сундука чистую одежду — шерсть пахла солнцем, под которым сушилась. В этом сундуке лежало только чистое.
Я взял одежду и вышел из дома. Порыв холодного ветра в пустынном дворе. Горстка облетевших листьев.
Я остановился посреди выложенной камнем улицы и поднял глаза на величественную бездну сверкающих звезд, распростертую над крышами.
Это безоблачное холодное небо, сплошь усеянное крошечными огоньками, на какой-то миг показалось мне невыразимо прекрасным. Заныло сердце. Как будто небо смотрит прямо мне в глаза и меня покрывает, одаривая своей милостью, бескрайняя сеть, наброшенная чьей-то невидимой рукой. И это небо — вовсе не огромная и непостижимая пустота ночи над дремлющим селением, которое, как сотни других, тянется по склону холма между погребальными пещерами, иссохшими полями и рощицами оливковых деревьев.
Я был один.
Где-то далеко внизу, у подножия холма, рядом с бывшей рыночной площадью, кто-то негромко напевал пьяным голосом. Вспыхнул свет в дверном проеме таверны. Послышался смех.
Но в остальном было тихо, и не видно ни одного факела.
Дом Авигеи, через дорогу от нашего, был заперт, как все другие дома. В нем спала Авигея, моя юная родственница, Молчаливая Ханна, ее преданная компаньонка, и две престарелые женщины, которые прислуживали ей и злому человеку Шемайе, ее отцу.
В Назарете нечасто рождались красавицы. Я видел, как подрастают целые поколения юных дев — каждая свежа и прелестна, но невзрачна, как полевой цветок. Отцы не хотят, чтобы их дочери были красивы. И вот в Назарете появилась красавица, и это Авигея. Она успела отказать уже двум женихам, или это отец отказал им от ее имени. Женщины в нашем доме только и говорили о том, знает ли Авигея, что к ней сватались.
Меня вдруг в самое сердце поразила мысль, что скоро я буду стоять в числе факельщиков на ее свадьбе. Авигее уже пятнадцать. Она должна была выйти замуж еще год назад, но Шемайя не отпускал ее от себя. Шемайя был богач, у которого имелось одно-единственное сокровище, и только оно делало его счастливым. Это была его дочь Авигея.
Я поднялся на холм и перевалил через гребень. Я знал каждое семейство за каждой закрытой дверью. Я знал нескольких чужаков, которые приходили и уходили, один из них ютился во дворе перед домом рабби, а второй — на крыше, где и без него останавливалось на ночлег немало народу, даже зимой. В Назарете все так обыденно и тихо, что нет, кажется, ни одной тайны.
Я спустился по другому склону холма и направился к источнику. Пыль поднималась от каждого моего шага, и в конце концов я закашлялся.
Пыль, пыль, пыль.
«Благодарю Тебя, Создатель, что эта ночь не такая холодная, как могла бы быть, и пошли нам дождь в избранное Тобой время, ведь Ты знаешь, как он нам нужен».
Проходя мимо синагоги, я услышал источник раньше, чем увидел.
Он пересыхал, однако пока еще бил, наполняя водой две большие вырезанные в скалистом склоне холма чаши, из которых вода блестящими струями стекала по камням и исчезала в лесу.
Трава здесь росла мягкая и душистая.
Я знал, что не пройдет и часа, как сюда начнут стягиваться женщины, одни — чтобы наполнить кувшины, другие, победнее, — чтобы хоть как-то выстирать одежду, отбивая ее о камни.
Но пока что источник принадлежал мне одному.
Я стащил несвежее платье и кинул в ручей. Вода быстро пропитала ткань, увлекая одежду на дно, где ее уже не было видно. Я отложил в сторону чистую накидку и подошел к чаше. Сложив ладони ковшиком, я зачерпывал холодную воду и ополаскивал волосы, лицо, грудь, позволяя воде течь по спине и ногам. Да, отбрось в сторону мысли, как грязную одежду, смой их прочь. У женщины из сна теперь не было ни имени, ни голоса, а то, что оставалось — болезненный трепет от ее смеха и прикосновения, — что ж, оно тоже ушло, растаяло, как таяла сама ночь, обратилось в пыль, удушливую пыль. Остался только холод. И вода.
Я лежал на дальнем берегу ручья, напротив синагоги. Начали петь птицы, а я опять упустил мгновение. Это была такая игра. Я хотел услышать голоса самых первых птиц, которые знали, что восход близок, когда об этом еще не знал никто.
В густой тени вокруг синагоги были видны очертания высоких пальм. Пальмы растут и в засуху. Не важно, что каждый лист покрыт толстым слоем пыли. Пальмы продолжают расти, словно время года для них не имеет значения.
Мне было холодно. Наверное, только биение сердца согревало меня. Когда первые солнечные лучи выглянули из-за утеса, я взял чистое платье и натянул его через голову. Как это приятно — почувствовать на своем теле плотную шерстяную ткань, которая пахнет свежестью.
Я снова лег, и нахлынули мысли. Я ощутил дыхание ветра до того, как услышал шепот листьев.
Высоко на склоне холма была оливковая рощица. Я любил туда уходить, когда хотелось побыть одному. Я подумал о ней. Как замечательно было бы лежать на мягкой подстилке из опавших листьев, спать весь день напролет.
