Юрий Мушкетик - Гайдамаки
Обзор книги Юрий Мушкетик - Гайдамаки
Юрий Мушкетик
Гайдамаки
Посіяли гайдамаки
в Україні жито…
(Т.Г. Шевченко)
Славен козак — Максим Залізняк,
славне наше Запорожжя.
(Народная поговорка)
Часть первая
Глава 1
Казак из Луга [1]
Утро было холодное, безветренное.
Тяжелые, грязновато-сизые тучи неподвижно застыли в небе — казалось, они вмерзли в его ледяную поверхность. Изредка сквозь узкие просветы проглядывало солнце, но оно уже было не в силах разогреть остывшую за ночь землю, и его тепла еле-еле хватало, чтобы растопить иней, который ложился по утрам на пожухлую тырсу. Где-то высоко в небе печально курлыкал запоздалый журавлиный ключ.
По степи ехали всадники. Утомленные дальней дорогой, кони шли мелким шагом, подминая сухую траву. Всадники, покачиваясь в седлах, вели неторопливый разговор, не перебивая друг друга, — видно, немало дней провели они вместе и уже успели обо всём переговорить. Хотя у всех у них при себе были сабли и ружья, они все же не походили ни на запорожцев, ни на казаков степной охраны. Всадник крайний слева не участвовал в разговоре. Он сидел в седле боком, в правой руке держал длинную, с ременной кистью на конце нагайку. Время от времени он резко взмахивал рукой, и высокий куст сухой тырсы, перерезанный пополам, падал наземь.
— Чего молчишь, Максим, словно ворожишь? Кажись, ты не колдун? — обратился к нему всадник, ехавший рядом.
Максим повернул голову, удивленно взглянул на соседа большими серыми глазами и, ничего не сказав, снова взмахнул нагайкой. На высокий лоб его набежали морщины. Максиму было лет двадцать восемь, однако морщины, что глубоко залегли под глазами и двумя длинными бороздами прорезали наискось от прямого носа худощавые щеки, делали его намного старше. Из-под мерлушковой шапки выбивалась прядь волос, и такие же русые усы подковой свисали ниже резко очерченного подбородка. От всей Максимовой фигуры веяло силой, и было видно — человек он смелый, характера твердого, даже несколько сурового. Одет он был в просмоленную сорочку, заправленную в широкие суконные штаны, заплатанные на левом колене, да в кунтуш из телячьей кожи с большими откидными рукавами. Из-под кунтуша выглядывала подвешенная через плечо лента с запасными пулями и порохом. На широком ременном поясе висел кошелек, украшенный медными пуговками, и шило. Сабля и ружье были привязаны к седлу, к нему же приторочена кирея [2] и туго свернутый бредень.
— Наверное, мы уже не доедем сегодня до редута, — касаясь рукой Максимова локтя, промолвил сосед.
— Ну и надоедливый ты, Роман, — отвел локоть Максим, — сказал — доедем. Вот только через Синюху перескочить, а там всего верст десять останется.
Роман намеревался спросить ещё что-то, но, увидев, что Максим не склонен к разговору, махнул рукой и засвистел сквозь зубы веселую песенку. Среди всадников Роман был самый молодой и самый красивый. Густой черный чуб, подстриженный в кружок, плотно покрывал лоб, и лишь узкая белая полоска оставалась между чубом и прямыми ровными бровями. Большие синие глаза смотрели беззаботно и, казалось, немного хитровато; они беспрестанно смеялись, смеялись даже тогда, когда Роман старался быть серьезным; только тогда они немного прищуривались, но веселые огоньки всё равно теплились в них, чтобы спустя мгновение вспыхнуть яркими искрами неудержимого смеха. Когда Роман улыбался, на его чисто выбритых круглых щеках появлялись две ямочки, а большие полные губы расплывались широко, открывая два ряда плотных белых зубов.
Роман поправил на поясе крымскую пороховницу, немного поднялся на стременах и стал всматриваться в даль — не видно ли реки? Но впереди, сколько видел глаз, была только степь, степь, степь. Никогда ещё не касалось этой земли чересло, никогда здесь не свистела коса, срезая под корень буйные травы.
Только ветер вольно гулял от края до края, шаловливо ероша высокую тырсу. Да редко-редко коршуном вынесется на степной бугор татарин, натянет поводья, приложит ладонь к островерхой шапке и бросит острый взгляд на степь. Осядет на задних ногах конь, вдавит копытами жирную землю. На миг застынет татарин. Но лишь на миг. А потом отпустит поводья, конь сорвется с места и поскачет по склону в густые травы. И снова стоит одиноким бугор, а в выдавленной копытом ямке весной поселится жаворонок. Никто не потревожит его покоя, и будет он ранними утрами взлетать из своего гнезда высоко-высоко в безграничную голубизну неба, чтобы вся степь услышала его громкую песню.
— Роман, а Роман! Ты же так и не досказал, как ночевал у Одарки, — сказал невысокий толстый всадник по прозвищу Жила.
— Вот то-то же, — встрепенулся Роман. — Задремал я и, словно сквозь сон, слышу, кто-то ощупывает меня. Думаю, Одарка рядно [3] поправляет.
— Что же она, гулящая была? — спросил кто-то.
Другие зашикали, и любопытный замолк.
— Вдруг — р-раз, кто-то крякнул, и слышу — меня уже в рядне несут, — продолжал Роман. — Я так и обомлел: Одаркин отец, думаю, вернулся. А он казачина здоровый. Хотел крикнуть — голос отнялся. Куда же, думаю, несет, как не топить? Теперь аминь. А он вынес за ворота, раскачал, два конца рядна пустил, а два в руке придержал. «К чертовой, — говорит, — матери с такими парубками». Я прямо в лужу и шлепнулся тем местом, для которого седло сделано. Перевернулся ещё разов несколько, вскочил на ноги, хотел бежать, а потом и думаю: «Как же я так домой прибегу?» «Дядько, — кричу, — вынесите хоть штаны да чеботы». Смотрю, летят через ворота штаны, чеботы и шапка. Огреб я их в руки, да в огород!
Все громко рассмеялись. По лицу Максима тоже скользнула улыбка.
— Не надоело вам, хлопцы, языки чесать, — отозвался он. — Только и речи, что о бабах. А у Романа небось от брехни уже во рту рябо. Вот пустомеля!
— Какая тебя, Максим, сегодня муха укусила, чего ты такой злой? Целый день ворчишь. О чём же нам еще разговаривать? — сказал Жила. — Про вечерю сытную — только живот раздразнишь. Про заработки наши? Надоело. Целый век, почитай, лишь про них и разговор. А толк какой? Что, нужда от этого уменьшится? Дома жена голову грызла, приеду — опять грызть будет. Вот если бы привез с собой полон кошель золотых… На Сечь заедем? — круто переменил он разговор.
— Там обо мне никто не соскучился.
— Побудем с неделю, варенухи попьем. Братчики угостят. Ты в каком курене ходил, в Уманском?
— В Тимошевском. Да сколько я там ходил! Больше аргатовал [4] .Не тянет меня на Запорожье. И там как везде: хорошо тому, у кого в мошне звенит. — Максим с минуту молчал, что-то обдумывая, а потом добавил: — Оно, правда, и спешить некуда. Можно заехать. Эх, и тоскливо же на сердце! Напьюсь, как приедем. — Он звонко хлопнул по шее Романова коня, и тот от неожиданности сбился с шага. — Не сердись, Роман. Ври дальше. Да торопись, к Синюхе подъезжаем. Тут, хлопцы, места уже более людные начинаются. Нужно бродом проскочить, ногайцы частые засады на броду устраивают.
Максим перекинул ногу через шею коня, взял в руки поводья. Кони пошли быстрее. Спустились в овраг, на какое-то время степь скрылась из глаз.
— Где же речка? — спросил Роман, когда они выехали на бугор.
— А вон, — Максим указал нагайкой, — за камышом не видно. Сейчас увидишь. До неё…
— Тр-рр! Хлопцы, смотрите! — крикнул Жила. — Трое!
Максим натянул поводья. Справа, издали похожие на грачей, скакали к речке три всадника.
— Татары?! Не похоже, давай наперерез.
Максим свистнул, отпустил поводья. Конь с места взял галопом. Вытянув шею, прижав уши, он стлался в быстром беге. Максим видел, как те трое съехали в воду и стали переезжать реку.
На отлогом берегу Максим остановил коня и, выхватив пистолет, взвел курок. Трое неизвестных уже были на середине речки.
— Не монахи ли это, гляди, как рясы по воде полощутся? — сказал Роман. — Эй, не бегите, мы казаки! — крикнул он, приложив ладони ко рту.
Но монахи ещё поспешнее задергали поводья. Только задний испуганно оглянулся и направил коня влево, откуда было ближе к берегу.
— Слушай! — поднявшись в седле, закричал Максим. — Куда же ты? Правее, правее бери!
Но монах не слушал. Он проехал ещё несколько саженей, и вдруг его конь, потеряв под ногами дно, нырнул под воду вместе с всадником.
Два больших круга образовались на том месте. Не успели они разойтись и на десяток саженей, как в центре их забурлила вода. Фыркая и тревожно храпя, конь вынырнул без всадника. Монах выплыл почти рядом и протянул было руку, но конь, минуя его, быстро плыл к берегу.
— Спасите! — раздался над рекой отчаянный крик и отдался в камышах приглушенным «ите-е!».
«Потонет, — мелькнуло в голове Максима. — Долго не продержится, одежда потянет на дно».
