Олег Фурсин - Калигула
Обзор книги Олег Фурсин - Калигула
Олег Фурсин,
Манана Какабадзе
Калигула
Историю в том виде, в котором она ныне преподносится, от школьного уровня до академического, наукой назвать можно только условно. Официальная история — не наука. Это либо приближенный к истине пересказ событий, — то, что на самом деле есть лишь историография, описательная история, опирающаяся порой на факты, порой на обычные сплетни. Либо прямая ложь, фальсификация. Иногда — взгляд заинтересованный, под который подводится нужная идеология.
Перед нами как перед исследователями, как перед литераторами, пишущими на историческую тему, в связи со всем вышеперечисленным, встал ряд задач, весьма непростых для решения. Это предисловие к книге — именно о том, как они решались нами.
Наша трилогия ставит перед собой цель рассказать о зарождении, развитии и становлении христианства как религии. Это существенный промежуток времени, это значительное количество героев, в истории весьма известных. Римские императоры династии Юлиев — Клавдиев имеют прямое отношение к названной теме. При Тиберии жил Иисус, при Калигуле и Клавдии христианство давало первые ростки, а по нашим представлениям, и зародилось при прямом участии Клавдия; при Нероне училось сопротивлению, росло и ширилось. Оно неотделимо от Рима. И от политики властителей, от того, как вершили они судьбы мира.
Поначалу Калигула виделся нам героем «проходным». Рассказать о нем следовало, но прямого и непосредственного участия в формировании христианства как мировой религии он не принимал, новым учением не интересовался, не помогал и не препятствовал.
Но по мере накопления сведений наше отношение к этому человеку как к «проходному» потерялось. Мы вступили с героем в фазу личного знакомства. А личное знакомство предполагает и личностное отношение к фигуре. И, вопреки мнению большинства, мы обнаружили массу фактов «за», отбросили массу фактов «против»; более того, мы полюбили своего героя, прямого отношения к теме нашей трилогии не имеющего. Судьба Калигулы — это история, по сравнению с которой история Гамлета, принца датского, просто веселенький водевиль…
Так и получилось, что основную книгу мы продолжаем писать, и главы, посвященные Калигуле, в нее войдут. Но, вместе с тем, созрело решение опубликовать эти главы отдельной книгой. Как дань герою, не оставившему нас равнодушными. Как дань человеку, которого человечество незаслуженно оболгало. Чье имя стало символом зла, как и имя Ирода Великого. Не в первый раз выступаем мы, таким образом, «адвокатом дьявола». Об истинном, не мифическом лице Ирода Великого мы писали в первой части трилогии, в «Барнаше»…
«Человека, умеющего наблюдать и анализировать, обмануть просто невозможно. Его выводы будут безошибочны, как теоремы Евклида». И еще из Конан Дойла: «По одной капле воды… человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о существовании Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого, и никогда о них не слыхал…».
Дедукция привнесена в историческую науку Львом Гумилевым, которого мы считаем своим учителем, человеком, с нашей точки зрения, сделавшим историю наукой. По мере своих возможностей, руководствуясь его теорией, мы «выплывали» из океана реальных фактов, выдумок и сплетен, предложенных нам историческими источниками.
Очень образно ученый говорил о проблемах сбора и обработки исторической информации. «Если просто собрать сведения из разных источников, то они чаще всего противоречат друг другу. Если же отобрать только те, которые между собой согласуются, то они рассыпаются, как стальные шарики, сложенные в виде пирамиды. Надо бы их скрепить, сцементировать, да нечем!». Поэтому, считал он, необходим анализ, который целесообразно проводить путем синхронистического подбора фактов. Такой подбор помогает обнаружить преувеличения и недомолвки источников, а также «белые пятна» в общей картине. Затем предлагал заполнять «белые пятна» собственными выводами, восполняющими причинно-следственные связи. Первоначальная канва событий, полученная из источников, будет воссоздана ими. Гумилев рисовал графики, он создавал синхронистические таблицы…
Перед нами попытка внесения логики и математики в историю. Это великий шаг. По отношению к естественным наукам Кант отмечал, что в каждой из них столько же науки, сколько математики. Что же касается истории, то она веками обходилась без математики вообще. Лишь историческая хронология пользовалась цифрами, чаще верными, а зачастую забытыми или намеренно подтасованными. Поэтому хронология, как список цифр, без обнаружения связей множества фактов с другими, оказывалась абсолютно беспомощна. Каждый факт требует нахождения его места в цепи событий, а далее и сверки с хронологической таблицей. Именно тогда можно говорить о науке — истории, а прочее, т. е. историография, — подсобное и не всегда нужное занятие.
«Один сенатор», «один всадник», без имени — таковы обычно описания людей, которые погибают вследствие приказов Калигулы и его козней в ряде документов о той эпохе. И говорится о множестве казней среди римской знати.
Однако давайте обратимся к фактам. Списки сенаторов той эпохи имеют место быть, сохранились. А ведь это и есть представители римской знати! Самые что ни на есть! Если их казнили, то, каким же образом они продолжали занимать свои должности из года в год?
Болгарский режиссер Яров Гырдев, тот, кто ставил «Калигулу» Камю с французским театром «Роза ветров» в Лиле, утверждает, руководствуясь документами, что за четырехлетие правления Гая по его приказу были казнены 26–28 человек. Этот факт, возможно, не красит Гая Августа Цезаря Германика. Но говорит о том, что он был цезарем в Риме весьма милостивым! Учитывая число заговоров, против него составленных…
Мы старались следовать принципам Льва Гумилева в своей работе. Мы занимались математикой, пусть в самом скромном ее выражении. Искали логические решения в соответствии с методом дедукции, не забывая и индукцию. Мы старались внести принцип стереоскопии в свое исследование. Смотрели и «из мышиной норы», и «с высоты кургана», старались разглядеть что-либо «с высоты птичьего полета», насколько позволяло нам наше знание истории. Соглашались с ученым в том, что каждый из этих трех взглядов имеет право на существование и правдив. Но вид-то разный! И оценка событий, следовательно, разная. А вот выводы должны быть синтетическими. Мы пытались это сделать.
Стереоскопический способ рассматривания истории, предложенный Гумилевым, использовался нами на уровне четвертого — пятого приближений.
Образно говоря, первое приближение — это взгляд с «высоты птичьего полета», когда окидывается взором весь период существования человечества. На этом уровне видны очень крупные процессы, глобальные — смена формаций, демографический рост населения, технический прогресс.
Если говорить о втором приближении, то это виток длиной около 5 тыс. лет. Это те самые исторические культуры, которые то и дело сменяют друг друга, веками сосуществуя на поверхности планеты Земля. Так, заря Эллады совпала с закатом Египта и началом упадка могущества Ассирийского царства и Вавилонии.
В третьем приближении видим только одну культуру, переживающую свою юность, зрелость и старость. Перед нами предстанет картина социальной борьбы. В древнем Риме шла борьба патрициев и плебеев, затем — оптиматов и популяров, потом — сената и легионеров.
Принцип понятен. Тогда четвертое и пятые приближения с помощью «историоскопа» (по Гумилеву), воображаемого, конечно, для литератора представляет собой особый интерес. Можно увидеть отдельную эпоху. В которой нет места существенной смене формаций, не заметен явно демографический рост населения. То есть глобальные общие ритмы истории уже не так очевидны, как на большом временном участке, с «высоты птичьего полета». Зато отчетливы и выпуклы, как отмечал Гумилев, характеры и судьбы отдельных людей. Историк может говорить о необузданности Мария, железной воле Суллы, легкомыслии Помпея, предусмотрительности Цезаря, влюбчивости Антония и расчетливости Октавиана. Все это — до Калигулы. А после он станет говорить, наверно, о неразборчивости Агриппины Младшей. О жестокости Нерона. О том, что горе от ума сгубило Клавдия. О предательстве Сенеки.
Пятый уровень приближения, по Гумилеву, «при котором в поле зрения оказывается один человек. Если этот человек Пушкин — возникнет пушкиноведение, если Шекспир — шекспирология. Но здесь история смыкается с биографическим жанром и перестает быть сама собой. Шкала историоскопа исчерпана». О Калигуле мы говорили на этом последнем уровне шкалы.
Почему мы говорим о предательстве Сенеки?
Предметом пристального нашего внимания были документы эпохи, касающиеся Рима. И тут ряд иллюзий наших развеялся. Мы были вынуждены признать, например, что весьма ценимый нами до сегодняшних дней Гай Светоний Транквилл, — историограф, но не историк, причем не самый добросовестный. Истина и ложь часто бывают смешаны в рассказе, все дело в пропорциях; а у Светония они явно смещены в сторону сплетен и прямых инсинуаций. Недаром зовут этого автора отцом «желтой прессы» своего времени. И это не самое еще страшное деяние.
