Джером Джером - Беседы за чаем
— Да перестаньте! — рассмеялась старая дева. — Вы очень узко мыслите. Цивилизация дала нам музыку. Вы же не можете не признать, что от музыки нам только польза!
— Милая моя, — ответил малоизвестный поэт, — вы говорите о достижении, к которому цивилизация имеет очень малое, а то и вовсе никакого отношения. Это единственный вид искусства, дарованный человеку природой наряду с птицами и насекомыми, интеллектуальное наслаждение, которое мы разделяем со всем животным миром, за исключением разве что семейства псовых. Но даже собачий вой — хотя уверенности в этом и нет — может рассматриваться как искренняя, пусть и неудовлетворительная, попытка создания собственной музыки. У меня был фокстерьер, который всегда подвывал в такт музыке. Иувал помешал нам, а не помог. Именно он заглушил музыку проклятием профессионализма. И теперь, как дрожащие от холода приказчики, заплатившие за спортивную игру, в которой они не могут участвовать, мы молчаливо сидим в наших ложах и слушаем оплаченного нами же исполнителя. Но для музыканта музыка может быть универсальной. Человеческий голос по-прежнему прекраснейший инструмент, и им мы владеем все, за малым исключением. Хотя и позволили ему заржаветь, чтобы лучше слышать трубы и литавры. Выражение «музыкальный мир» ранее понималось буквально. Цивилизация свела его к кружку лиц, объединенных общими интересами.
— Между прочим, — повернулась к нему светская дама, — раз уж речь зашла о музыке, вы слышали последнюю симфонию Грига? Мне прислали ее с недавней почтой. Я ее уже разучила.
— Так позвольте нам ее послушать, — обратилась к ней старая дева. — Я обожаю Грига.
Светская дама поднялась и открыла пианино.
— Лично я всегда придерживался мнения… — начал я.
— Пожалуйста, не отвлекайте, — прервал меня малоизвестный поэт.
III
— Мне она никогда не нравилась. — Старая дева поджала губы. — Я всегда знала, что она бессердечная.
— По мне, она всегда показывала себя честной женщиной, — возразил малоизвестный поэт.
— Право же, — светская дама рассмеялась, — мне придется называть вас доктор Джонсон Воскресший.[3] Я уверена, будь это темой дискуссии, вы восхищались бы прической фурий. Сказали бы, что волосы у них вьются от природы.
— В его жилах течет ирландская кровь, — указал я. — Он всегда должен высказывать свое особое мнение.
— Мы должны его благодарить, — вступился за него философ. — Что может быть неинтереснее разговора, в котором все друг с другом соглашаются? Расхождение во взглядах стимулирует мысль.
— Может, в этом причина того, что современное общество стало невероятно скучным? — предположил я. — Запрещая различия во мнениях, мы засушили наше общение. Религия, секс, политика — все, о чем человек действительно думает, скрупулезно выставляется за дверь. Разговор превращается в хор, или, как остроумно охарактеризовал происходящее один писатель, в преследование очевидного без выводов. Если исключить бормотание: «Я совершенно с вами согласен… Как вы и сказали… Именно так я и думаю», — мы сидим и загадываем друг другу шарады. «Что сделал слон, когда пришел Наполеон?»
— Мода побеждает там, где сила столетиями терпела неудачи, — добавил философ. — Эту тенденцию можно заметить даже в общественных делах. Принадлежать к оппозиции ныне дурной тон. Основная цель церкви — подстроиться под общественное мнение. Голос, который не идет на компромисс с совестью, с каждым днем становится все слабее.
— Я уверена, именно поэтому Эмили никак не может поладить с беднягой Джорджем. — Светская дама покачала головой. — Он соглашается с ней во всем. Она говорит, что чувствует себя при этом дурой.
— Человек — воинственное животное, — объяснил философ. — Вот что буквально на днях рассказал мне офицер, который участвовал в Бурской войне. Их часть отправилась на территорию, где вроде бы обнаружили партизанский отряд. Солдаты вышли из лагеря в превосходном настроении и после трех дней поисков в труднопроходимой местности нашли, как они полагали, врага. Но на самом деле нашли они не врага, а своих — добровольческий отряд, заблудившийся на незнакомой территории. И, по словам моего друга, его часть приветствовала этот добровольческий отряд земляков без всякой теплоты.
— Лично я возненавидела бы мужчину, который соглашался бы со мной, — призналась выпускница Гертона.
— Дорогая моя, — ответила ей светская дама, — я так не думаю.
— Почему? — удивилась выпускница Гертона.
— Потому что я более высокого о вас мнения.
— Меня радует наше с вами общение, — пробормотал малоизвестный поэт. — Я всегда полагал себя адвокатом дьявола, самым важным участником суда истины.
— Помнится, однажды я присутствовал на обеде, когда за одним столом сидели знаменитый судья и не менее знаменитый королевский адвокат, клиента которого судья в тот самый день приговорил к повешению. «Я всегда испытываю чувство глубокого удовлетворения, вынося приговор вашему подзащитному. В том, что он виновен, нет абсолютно никаких сомнений», — добродушно отметил судья в разговоре с королевским адвокатом. Тот ответил, что всегда будет с гордостью вспоминать слова судьи.
— А кто сказал: «Прежде чем обличать ложь, ее нужно очистить от правды»? — спросил философ.
— Похоже на Эмерсона, — предположил я.
— Очень возможно, — кивнул философ. — Но очень возможно, что и нет. Многое зависит от репутации. Больше всего стихов приписывается Шекспиру.
— Где-то неделей раньше я вошел в одну гостиную, — поделился я примером на ту же тему. — «Мы как раз говорили о вас! — воскликнула моя хозяйка. — Это же ваша статья?» — Она указала на статью в некоем журнале, который раскрытым лежал на столе. «Нет, — ответил я, — но один или два человека уже задавали мне этот вопрос. Мне представляется, что это довольно абсурдная статья», — добавил я. «Не могу сказать, что я высокого о ней мнения», — согласилась хозяйка гостиной.
— Ничего не могу с собой поделать, — пожала плечами старая дева. — Всегда буду испытывать неприязнь к девушке, которая сознательно продает себя за деньги.
— А за что еще ей себя продавать? — спросил малоизвестный поэт.
— Она вообще не должна себя продавать, — ответила старая дева. — Она должна отдаваться — за любовь.
— Не получается ли у нас так, что различие во мнениях целиком определяется толкованием слов? — задал еще один вопрос малоизвестный поэт. — Мы все, полагаю, слышали историю про еврея-портного, которого рабби обвинил в том, что тот занимается бизнесом в Шаббат. «Занимаюсь бизнесом! — с негодованием воскликнул обвиняемый. — Вы говорите мне, что продать один костюм за восемнадцать шиллингов — это бизнес? Да это же благотворительность!» Эта «любовь», за которую девушка должна отдать себя, — давайте будем более точными — она не включает в себя, как само собой разумеющееся, нечто более материальное? Будет ли обожаемая несколько удивлена, обнаружив, отдавшись за «любовь», что ее возлюбленный не собирался давать ей ничего, кроме любви? Не сорвутся ли с ее губ естественные вопросы: «Но где дом, не говоря уже об обстановке? И на что мы собираемся жить?»
— Вы играете словами, — заявила старая дева. — Большее включает меньшее. Любя ее, он, конечно же, желает…
— Предоставить в ее распоряжение все свое имущество, — закончил за нее малоизвестный поэт. — Другими словами, он платит за нее цену. То есть с учетом любви они в расчете. Заключая семейный союз, мужчина отдает себя женщине точно так же, как женщина отдает себя мужчине. Мужчина — мне это известно — требует для себя большей свободы, но требование это всегда яростно отвергается женщиной. Она одержала победу. Юридически и морально мужа и жену связывают одни и те же законы. В такой ситуации не приходится говорить, что она отдает себя. Она меняет себя на материальные блага. Если на то пошло, именно она объявляет свою цену.
— Лучше сказать, свой прожиточный минимум, — поправил его философ. — Ленивое безделье обряжается в юбки, праздная глупость вышагивает в брюках. Но в любом сословии на женщину ложатся какие-то обязанности. Если говорить о бедняках, то женщина работает больше мужчины. В сельских районах на эту тему написано много баллад. Я часто слышал, как их пели на деревенских танцах или на ярмарках по завершении жатвы. Смысл, впрочем, один:
До заката трудится мужчина,
Несть конца у женщины работы.
— Мой дворецкий, — заговорила светская дама, — подошел ко мне несколько месяцев назад, чтобы сказать, что кухарка подала заявление об уходе. «Очень жаль, — ответила я. — Она нашла место получше?» «Насчет этого я не уверен, — ответил Маркем. — Она собирается стать служанкой на все руки». «Служанкой на все руки!» — воскликнула я. «У старого Хадсона, который живет около угольного порта, — пояснил Маркем. — Его жена умерла в прошлом году, если вы помните. У него, бедняги, семеро детей, и за ними некому присматривать». «Как я понимаю, ты хочешь сказать, что она выходит замуж?» «Что ж, так она говорит, — рассмеялся Маркем. — А я ей говорю, что она отказывается от хорошего дома и пятидесяти фунтов в год, чтобы стать служанкой на все руки, и при этом бесплатно. Но они этого не понимают».
