Валерий Дашевский - Город на заре
— Напротив, имеете, — живо возразил адвокат. — Из чего, впрочем, не следует, что будете оправданы непременно. Так вы интересуетесь адом? Что ж, это другая материя… Если достанет времени, я исключительно из уважения к вам расскажу о назначении ада. Casse-cou[138], не правда ли? — дружески спросил он, когда снаряды стали ложиться ближе. — Боюсь, Ваше превосходительство, Вы не понимаете в полной мере, что происходит! Вы оставляете мир. Мое же дело показать Вам, каким Вы его оставляете, и что станется, когда вы оставите его! За это с Вас будут спрашивать, и устанавливать меру Вашей вины и ответственности. Не можете же вы не знать, в чем, собственно, виноваты? Мир втянут в войну, но вы-то человек не сторонний! Какой театр действий предпочитаете, какой фронт, какой год? Может быть, небольшое морское сражение — в сравнении со сражением у Доггер-Банки и действиями в Дарданеллах сущий пустяк? Пройдемте, ваше превосходительство!
Адвокат торопился. Отвратительно штатский, деловитый, он семенил впереди со своей папкой; полковник старался не отстать; леса сменяли поля и перелески, рытвины и дороги, по которым двигалась техника, маршировали роты, шли нескончаемые толпы беженцев и небо озарялось пламенем пожарищ; били орудия; оба шли через окопы и железнодорожные пути; через артиллерийские батареи и инженерные укрепления; казалось, мир обретал новый, непознанный доселе смысл, новый порядок жизни, где сосуществовали и грязь и смерть и разгул прифронтовых городов. На берегу адвокат остановился, и, по обыкновению взяв полковника за рукав, широким жестом повел папкой вдоль пролива.
— Изволите видеть, — начал он тоном гида, — бой у Борланда, он войдет в историю так! Ваша эскадра из четырех крейсеров выслана в набег для бомбардировки Мемеля. Тот остров и есть Борланд. Вон те два крейсера принадлежат германскому балтийскому отряду. Видите, один уходит. Второй… — Он не договорил. Крейсер горел, стремительно двигаясь к берегу. Огонь был виден на палубных настройках, люди метались как муравьи по горящей головне; но обстрел продолжался, вдалеке вспыхивали залпы невидимых орудий, при каждом в попадании листы железа взлетали в воздух, кружась, как сгоревшая бумага, и обрушивались в в отблески пламени на воде, пока, наконец, факелом горевший корабль не выбросился на берег в миле от них и медленно завалился на бок. Завороженный, расширившимися глазами, смотрел адвокат, как к берегу вплавь добираются уцелевшие матросы. Внезапно, побледнев от бешенства, он задрал голову и закричал фальцетом нависшему ночному небу: — Вы не смеете вменять ему это в вину! Мы не имеем к этому никакого отношения! Полковник не может за это отвечать! — И, с той же жутковатой внезапностью, которой трудно было ожидать в этом коротком полном теле, оборотился к полковнику. — Или может? — спросил он полковника вкрадчиво, обращаясь скорее к себе. — Пойдемте, ваше превосходительство! — сказал он, помолчав.
— Куда? — пожал плечами полковник. — И зачем?
— А куда скажите, — раздраженно сказал адвокат. — Этот cascade[139] не знает национальных границ и унесет тридцать миллионов жизней. До полночи еще есть время. Мы можем побывать в прелюбопытнейших местах: на Соме, Марне, под Мукденом; вы сможете увидеть, как немцы, французы, англичане бросают в бой по двести двенадцать дивизий! — В разреженном свете ночи он шел, не разбирая пути.
— Cela revient au même, ce sont les hommes en définitive qui font l’histoire,[140] а потом спрашивают, где же был Он и как Он допустил до этого! — Утомившись, он сел на колесо орудия, и задумчиво оглядел полковника. — Знаете, ваше превосходительство, сколько людей — политики любят считать на миллионы chair а cannon,[141] не так ли? — погибнет так или иначе, прежде, чем история перестанет быть историей политики — историей злодеяний — и интересы личности, наконец, возобладают над государственными, как тому положено быть? Вашему писателю-графу принадлежит высказывание, что «жизнь идет по мосту из трупов»? Что ж, он не так уж неправ, ваш граф. Трупы, — он повел рукой окрест, — наличествуют! Мир не придает значения ужасу индивидуальной смерти, низводя ее до атрибута жизни. Вонь лазаретов, вопли раненных — не сохраниться в памяти поколений. А есть ли нечто со времени Голгофы, перед чем могут остановиться в прозрении, вняв проповеди любви, измениться, что знаменовало бы другую историю. Но до чего банальная мысль! Какое счастье, что вы — не идеолог! Просто не верится, что вы будете героизировать этот ужас, лишь бы предать ему смысл!
— Ты, кажется, собирался рассказать о назначении ада, — полковник смотрел на адвоката с нескрываемым презрением.
— Не беспокойтесь, полковник, я помню. Скажите, вы любите Париж?
— Ты ли не знаешь, что я не был в Париже!
— Да, очень жаль. Меня, по правде, то же манят Champs Elysees,[142] хотя с нашей прогулкой туда мы тоже торопим события, — Он снова поднялся и пошел вперед, вертя папкой над головой. — Париж, Париж! Как я имел удовольствие доложить вам, мы забегаем вперед, но к Суду и это будет иметь отношение, как каждая ошибка молодости, неосторожный роман, вы после так и не женились, полковник?
Полковник не ответил. Как тени, они двигались теперь среди толпы и газовых фонарей; то был Монмартр, русский ресторан, и тапер в белой рубашке, с упавшей на лоб смоляной челкой и стаканом красного вина на пианино так походил на полковника, что того бросило в жар. Адвокат, ставший рядом, положил ему руку на плечо и говорил ему, прильнувшему к стеклу, дружески, проникновенно: — Это ваш сын, да, да! Не беспокойтесь, он не алкоголик. Он, как и вы, бывший офицер, кокаинист, но проживет долго, женится на деньгах, и в старости как кошмарный сон будет вспоминать гражданскую войну и эту вашу отчизну, но вас, ваше превосходительство, не это должно занимать! Вы ведь хотели узнать назначение ада? Ну-с, коротко говоря, вы не забыли эдемское проклятие? Вам было дано различие добра и зла, причем дано, как проклятие, вспоминаете? Мы обладаем им от времен сотворения мира; вы только познали различие, то есть существование добра и зла. В нашем несовершенном мире, увы, вы познаете добро по мере его утраты, в итоге полностью осознавая, что есть добро в обособленном мире абсолютного зла, когда ничто невозможно изменить. Ад и есть вечное пребывание в полноте сознания и бессилия. Как это просто, не правда ли? Не плачьте, ни к чему! Ведь вы — храбрец, а я всегда любил храбрых! Вам в утешение скажу, что в этом состоянии мы пребываем долгие века — и не известно, чье проклятие тяжелее. Друг мой, несите его с достоинством!
Били часы. Оба вернулись на Немецкую улицу, в особняк, где адвокат заботливо повесил в шкаф парадную шинель полковника.
— Ваше превосходительство, — сказал адвокат, — к несчастью, я должен отлучиться. Вы не единственный мой клиент на эту ночь. Вы можете довериться мне. Я сделаю все, что в моих силах!
Он повернулся к выходу, но полковник, хрипя, протянулся за ним.
— Погоди! — прокричал он. — Ты не сказал мне главного! Пусть ад таков, как ты говоришь, но каков же твой рай, ты ничего не сказал мне о рае?
Адвокат приостановился в дверях и поднял плечи жестом величайшего недоумения.
— Я думал, вы поняли, полковник. Рай уже был. Рай — это ваше неведение. Теперь Они считают его наказуемым. Там больше не прощают тех, кто не ведают, что творят!
Об авторе
ДАШЕВСКИЙ ВАЛЕРИЙ ЛЬВОВИЧ
Родился в Харькове, Украина.
Окончил Харьковский Инженерно-строительный институт и Всесоюзный Литературный институт им. Горького в Москве.
В двадцать три года дебютировал в журнале «Юность» рассказом «Инцидент», издал первую книгу в издательстве «Молодая гвардия» тиражом 100 000 экз. Рекомендован Секретариатом Правления СП СССР в члены СП СССР. Рекомендантами были Григорий Бакланов, Владимир Маканин, другие известные писатели, но за отказ сотрудничать с КГБ в Харькове не был принят.
Повесть «Чистая вода» переиздавалась в сборнике «Поколение. Повести и рассказы молодых русских советских писателей». Рассказы «Инцидент» и «Долгий год» экранизированы на Мосфильме. С 1984 г, — 1989 гг. руководил секцией прозы Комитета литераторов при Литфонде СССР, защищал права молодых писателей, работал специальным корреспондентом журналов «СМЕНА», «ДРУЖБА НАРОДОВ» и других, литконсультантом в Литературной консультации СП СССР.
В 1989 году создал первое в стране Всесоюзное общественно-политическое обозрение «ОРИЕНТИР ДИП» (Харьков-Москва), издаваемое АПН СССР, в редколлегию которого вошли Е. Евтушенко, видные депутаты ВС СССР, Вице-президент Украины В. Еринев, а также информационное агентство, работавшее российские и зарубежные СМИ, на 16 посольств ключевых стран мира, руководил конверсионными проектами, был в США; в Пентагоне, Сенате, Конгрессе, сопровождал выборы Президента Л. Кравчука в Украине, Президента Б. Ельцина в Москве, награжден его персональной благодарностью.
