Мариуш Вильк - Тропами северного оленя
Принимали нас по-царски: малосольная икра кумжи и уха из налима плюс форель и жареный сиг. На столе была даже приготовленная на гриле оленина, хотя до забоя еще далеко. Хозяева постарались — не каждый день случаются гости из Парижа. Тадек раздал гостинцы. Валерке пришлась по вкусу шотландская водка, Серега предпочел свою, родимую, а Андрей забраковал «галуазы» — мол, «беломору» и в подметки не годятся. Первый лед был сломан.
За ужином Лемминг изображал из себя саамского сказочника и развлекал Тадеуша забавными историями из жизни пастухов, а я пытался выступить в роли переводчика-синхрониста. Но как передать нюансы русского языка — пластичного, позволяющего гнуть себя и переиначивать, да еще окрашенного «саамизмами» и местным сленгом? Вот, к примеру, рассказывает Валерий о всяких психах, что медитируют на Нинчурте (якобы «Горе жизни»): не раз, кочуя за стадами, он издалека принимал за пасущихся оленей неподвижно сидящих в позе лотоса людей. И лишь подойдя поближе, обнаруживал, что это снова кто-то «мудитует». Попробуй объясни, что в слове «мудитирование» скрыта ирония, отношение саамского пастуха ко всевозможным нью-эйджам.
Наконец Тадеуш, устав от впечатлений, отправился в чум спать, а я остался ночевать в веже, чтобы дать ему возможность побыть наедине со звездами, заглядывающими в дымник. После ухода Тадека компания расслабилась. Парижанина пастухи немного стеснялись, а теперь можно было «догнать» и дать волю языку.
— Русский без мата много не расскажет, — подытожил Андрей и поведал нам забавную байку из жизни карельского лесоповала. Дело было под Повенцом, где во время финской кампании проходила линия фронта. В шестнадцати верстах работала другая бригада. Однажды те парни приехали к ним похвалиться находкой — финским автоматом. Обнаружили его в кроне огромной сосны, которую свалили накануне. Автомат даже не до конца проржавел.
— Небось солдат повесил на дерево, а потом погиб или в плен попал, а сосна росла-росла… — вставил Серега. — Давайте за солдата, пусть земля ему пухом будет.
— Они этот автомат продали одному коллекционеру из-под Олонца, — продолжил свой рассказ Андрей. — Купили ящик спирта и так упились, что барак спалили напрочь. Трое мужиков живьем сгорели.
— То есть финский автомат свое дело сделал и русских положил, — прокомментировал Лемминг. — Давайте теперь за наших.
Зарывшись в кучу мягких оленьих шкур, прислушиваясь к разговору, я медленно погружался в сон. Эту мужскую манеру и раскованность, возможные только там, где мужчины вынуждены обходиться без женщин, я помнил еще по артели «Светлячок» (потом переименованной в «Гданьск»). Сколько же раз после тяжелой работы на заводской трубе или крыше, в Явожно или Беляве, мы собирались всей бригадой за пивом и болтали часами, не заботясь о правдоподобии своих баек. Мне даже показалось, что я слышу голоса не Лемминга, Сергея и Андрея, а Робаля, Седого и Туска. Интересно, отыскал уже кто-нибудь из них своего оленя?
Погода в Луяврурте — лотерея. За час может поменяться несколько раз — то солнцем порадует, а мгновение спустя снегом засыплет, то затянет туманом только что кристально прозрачный мир — вне зависимости от времени года. Эти неожиданные смены погоды унесли жизни не одного туриста… Не так давно на перевале Чивруайладе в июльской метели погибли от переохлаждения трое опытных московских альпинистов, а ведь у них за плечами была не одна серьезная вершина в горах более высоких, чем Луяврурт. Тела обнаружили лишь осенью.
Да что там, мы с Наташей тоже пережили здесь жуткие минуты. Снежная буря застала нас на перевале Эльмарайок бабьим летом прошлого года, на обратном пути из Сейдъявра. До шахты «Карнасурт» — рукой подать. И вдруг — буквально в мгновение ока — начался ад. Снег по лицу хлещет, ураганный ветер валит с ног, видимость нулевая. Мы чудом добрели до бюро пропусков, где нас отогрели чаем и по телефону вызвали такси — пройти несколько десятков метров до автобусной остановки мы уже не могли. Это был хороший урок. Я на собственной шкуре убедился, что горы Севера гораздо более опасны, чем кажутся на первый взгляд.
Глядя теперь на снежные плюмажи, взметающиеся на гряде Пункаруайва, я вспоминаю тот кошмар. Из-за Нинчурта ползут тяжелые тучи. Молчаливая мощь горных колоссов рождает тревогу. Мы заканчиваем сборы.
Валерий — в юфтовых сапогах чуть ли не до подмышек, в куртке с капюшоном, за пазухой бинокль, на поясе два ножа и шаманские амулеты — какие-то бусинки на причудливо сплетенных ремешках, магические знаки на костяных брелоках — такое ощущение, что он вырядился специально ради нашего парижанина. А может, эти украшения помогают отыскивать оленей? И отпугивать злых горных духов? Еще у Валерия за спиной ружье и брезентовый вещмешок.
Тадек облачился в ярко-красную куртку и шляпу с широкими полями. Это хорошо, в случае чего не потеряется на снежной белизне.
Я затягиваю рюкзак. Андрей с Сергеем остаются в лагере. Мы обещаем вернуться назавтра к вечеру. Салют!
Сразу за лагерем выходим на вырубленную в густом сосняке широкую просеку, которая поднимается по склону Пункаруайва вертикально вверх. Ее сделали специально для оленей. Снегу пока немного, лишь чуть-чуть припорошило ягодники. Темно-сизые шарики голубики — пузырьки замерзшего сока — тают во рту, словно леденцы с божественным ароматом.
По оленьей просеке выходим на траверс,[133] огибаем макушку Пункаруайва и выбираемся на обширное плато, соединяющее Пункаруайв с Нинчуртом. Справа внизу шумит Куансуай, стекающий между двумя вершинами Женской Груди. Словно кто-то льет струйку шампанского. Первый привал.
— Видите стаю воронов? — спрашивает Валерий, махнув рукой по направлению к Энгпорр. — Возможно, там олени.
По рыхлому снегу пересекаем плато. Ветер усиливается. Тадек немного отстает. Дышит он явно с трудом. А ведь это только начало пути. Я с тревогой думаю, что мы не дали ему времени акклиматизироваться. Но с другой стороны, откуда взять это время? Типичный представитель Запада, Тадеуш с трудом выкроил две недели отпуска, чтобы приехать сюда. Ничего удивительного, что он хочет использовать их на полную катушку.
Лемминг — видимо, почувствовав мое беспокойство, — объявил очередной привал. Тем более, что поднимается метель и вокруг ничего не видно. Мы прячемся в овраге русла Куансуай, в скальной нише. Последняя возможность повернуть назад… решение должен принять Тадек, только он может реально оценить свои силы.
— Идем дальше, — Тадек не сдается, хотя на крутую стену Нинчурта, которую нам предстоит одолеть, поглядывает с опаской.
— Ну тогда, господа, вперед — на Чертовы Сиськи, — засмеялся Валерий, возвращаясь к роли гида-весельчака.
Пурга утихла… Мы допиваем чай. Лемминг идет первым. Осторожно, выбирая необледеневшие камни, переходим Куансуай и, по пояс в снегу, начинаем восхождение на Нинчурт. С каждым метром за спиной открывается все более широкая панорама — неземной пейзаж. Летом или осенью тут можно увидеть признаки жизни — хотя бы мох и лишайник, — а сейчас пусто. Голые скалы среди мертвой белизны. Чем же объяснить это специфическое чувство пустоты Луяврурта? Ведь ни на Кавказе, ни на Тянь-Шане я ничего подобного не ощущал, хотя горы там значительно выше. Может, действительно преддверие того света? Или его предчувствие?
И вдруг в этой пустоте — какое-то движение. Почти над самой головой (склон в этом месте особенно крут) я краем глаза замечаю, как на белом фоне шевелится что-то белое. В первый момент я подумал, что это олень — вспомнил рассказ Валерия о том, как он все ноги исходил в поисках стада, а олени сами вышли к нему из-за скалы, под которой он присел передохнуть. Но это оказался беляк, не меньше нашего изумленный неожиданной встречей. К счастью, Лемминг не успел прицелиться в удивленную мордочку. Она исчезла, словно привидение.
Чем выше, тем сильнее ветер. Наконец склон начал выравниваться, переходя в обтекаемое плоскогорье с каменной пирамидой в центре, издалека действительно напоминающей торчащий сосок. Валерий что-то толковал про животворную гору, про мифы рождения и кормления духов, про то, что на противоположном берегу Убозера есть похожая Гора смерти, а между ними, словно незримый кабель высокого напряжения, проходит жизненная тропа, но вихрь заглушал его слова и я мало что понял в этой магической триангуляции. От ветра никуда не спрятаться. Хоть бы излом или ниша в скале… Не останавливаясь, переходим хребет и лишь на склоне Нинчурта, со стороны Сейдъявра, обнаруживаем укрытие — просторную нишу под снежным козырьком, наметенным бураном. Можно выпить чаю, передохнуть и оглядеться. А посмотреть есть на что!
Перед нами простирается один из величайших языческих храмов Европы — священное озеро саамов. Справа Мотка, вход в храм, над ней словно бы нависает Куамдеспахк, гора Шаманского Бубна (вместо органа!), дальше — мощные шпоры Кэулнюн (отрог Куйвачорр), спускающейся к озеру колоннами и пилястрами, на которых природа тысячелетиями вытачивала рельефы, изображающие сцены из снов Земли. Венчала гигантский барельеф скала Куйвы с танцующей фигурой (то ли нойда, то ли какого-то божества) и пантеоном других мифических созданий, словно бы живьем взятых из саамских сказок и легенд, — иллюстрация к ним.
