Татьяна Толстая - Войлочный век (сборник)
Но это же Америка, страна юристов, from sea to shining sea. Ниже мелким, мельчайшим шрифтом шел дисклеймер: побочные эффекты от чудо-лекарства. Я добыла лупу и прочла.
Лекарство для снижения уровня холестерина в организме имело следующие побочные действия:
– выпадение волос без надежды на их повторное прорастание;
– облезание кожи с шелушением, краснотой, зудом и чешуйчатой лекарственной экземой;
– слепота временная и иногда (в 12 процентов случаев) постоянная;
– глухота постоянная;
– в отношении репродуктивных органов: сухость влагалища и, помнится, выпадение матки у женщин, и – от частичного до полного исчезновения потенции – у мужчин.
О потере памяти, остеопорозе (ломкости костей в результате вымывания кальция) и ранней деменции стоит ли говорить. Зато уровень холестерина снижался на много, много процентов! Было от чего хохотать-то!
При этом производитель честно заявлял, что прямой связи между этим уровнем и предупреждением инфаркта не наблюдается; продолжительность жизни тоже – нет, не увеличивается. Но уровень-то низкий! Ура-ура!
А теперь, значит, ешьте полезный жир.
А сегодня была я в одном заведении, до которого новая жировая религия еще не докатилась; они по старинке работали на шарлатанском понятии «детокс». Все у них служило этому мифическому детоксу, например; «Тар-Тар из Лосося с авокадо, манго и рукколой в апельсиновом соусе». «Лосось» с прописной буквы это не потому, что это его фамилия, а это такая особая рестораторская манера – так, в меню была «Куриная Грудка» и даже «Два Яйца».
Гуакамоле с водорослями Нори тоже были детокс; Салат из Свеклы с какой-то херней тоже, и даже Муджадра тоже была детокс.
Не спрашивайте у меня, кто такая Муджадра. Главное, каждое пятое блюдо обладало необыкновенной способностью выводить из организма воображаемые шлаки. По-моему, гениальная разводка, достойная жуликов, воспетых О’Генри: «Три доллара?! Свинец, из которого сделано это золото, и тот стоит дороже!»
В юности мы все время натыкаемся на слезливых старух, которые, вздыхая, поучают нас: «Главное, доча, здоровье. Здоровье, доча, береги!» А как шестнадцатилетняя доча должна его беречь, здоровье-то это? Которого девать некуда? И которое хочется развеять по ветру, растратить щедрой рукой, пустить колесом под горку! Как?
Жиром и детоксом, доча. Аминь.
В Европу
В Питере на площади перед Балтийским вокзалом скверик. Сижу на скамейке, жду автобуса на Таллин. Рядом тоже пассажиры: женское семейство, состоящее из бабки, дочки и внучки. Бабка размножалась клонированием, так что все трое скроены по одному лекалу: коротенькие, верхняя половина туловища в два раза толще нижней, шеи нет. Одеты они в разнообразное розово-оранжевое, так что если б им на голову приделать зеленую ботву, они могли бы зачем-нибудь иллюстрировать стадии мутации морковки.
Все трое едят мороженое.
Дальше на скамейке сидит старая отрешенная дама в шляпке, время от времени бросающая хлеб голубям. Голуби шумно слетаются, отталкивают воробьев, но клевать хлеб не хотят, они пресыщены. Только пыль поднимают.
Еще дальше на скамейке сидит господин в рубашке с коротким рукавом, уместным в этот жаркий день. Пожилой, приличный. Чистенько одет. Так сказать, буржуа. Русский, но живет, очевидно, в Эстонии. Обмахивается проездными документами. Жарко.
Медленно, покачиваясь, подходит привокзальный пьяница.
– Большая человеческая просьба… Побеспокоить… Дайте пятнадцать рублей…
Приличный заводится с пол-оборота:
– Пятнадцать рублей?! Почему именно пятнадцать? Ты хочешь выпить?.. Ты уже напился с утра!.. Сколько тебе лет?.. Пятьдесят есть?.. Ты не работаешь?.. Почему ты не работаешь?.. Ты должен работать!.. Ты еще не старый!.. Ты мог бы!.. Пойди в магазин, таскай ящики!.. Ты можешь таскать ящики!.. Работа найдется всегда!.. Я вот работаю с молодых лет!.. Я тружусь, я заработал на квартиру, у меня семья! Я ее обеспечиваю! А ты пропиваешь свою жизнь!.. Посмотри на себя!.. Вот такие в семнадцатом году и разорили Россию!.. Не хотели работать, не хотели стараться! Все за счет работающих!.. За счет тех, кто хотел честно трудиться!..
– Да, да, – кивает головами генно-модифицированное женское семейство. Старая отрешенная дама отщипывает кусочки булочки и бросает в пыль. Опять шумная возня голубей.
– В семнадцатом году!.. С семнадцатого года!.. Вас распустила советская власть!.. Вот такие, вот такие как ты, бездельники, на чужом горбу хотите в рай въехать!.. Вам лишь бы за чужой счет!.. Это советская власть!.. Я в детстве тоже был пионер и ничего не понимал!.. Но потом понял!.. У меня была тетка, она все понимала, но тогда было опасно, и она молчала!.. Я был пионер, я пришел домой и вот так вот отдал честь, я был в галстуке! В пионерском. А тетка моя сказала: о господи! – и я тогда вот не понял, но теперь-то хорошо понимаю!.. Человек должен трудиться, не лодырничать, не тунеядствовать, не бездельничать!.. Ты местный? Откуда ты?
– Я с Белоруссии… – мается пьяница. – Приехал – вот… – он поводит рукой, теряет равновесие, но ничего, не падает. Голуби немножко отодвигаются, но не улетают. Ждут чего-то получше, чем сраная эта ваша булочка.
– С Белоруссии?.. И что?.. У нас единое государство! Имеешь право!.. Ты можешь работать, таскать ящики!.. Что с того, что ты белорус? А?.. Это не оправдание такого образа жизни!..
– Пятнадцать, а? – говорит пьяница тусклым голосом.
– Что пятнадцать?.. Что пятнадцать?.. Одному пятнадцать, другому пятнадцать! С утра начинаете приставать, а надо вкалывать! Как мы жили? Трудно жили! Но взяли землю и обрабатывали! И все было, и картошка, и капуста! А ты? А вот он?.. – приличный господин указывает пальцем на гигантскую клумбу, занимающую весь центр скверика. Клумба представляет собой курган, на котором – длинная бетонная полукруглая стена, лента с бесконечной надписью: «народным ополченцам ленинского района – героическим защитникам города ленинграда…», остальное – за пределами поля зрения. Не в столбик, а в строку, – много, много метров равнодушия. Такой заказ зубами вырывали. Шестидесятые годы, раздолье архитекторам, кто понимает. «Шрифтовое решение», простой бетон, а вот подсуетился – и, глядишь, дачку построил. Но господин указывает не на бетонный ужас, а на лежащего на кургане второго пьяницу, уже, очевидно, получившего свои пятнадцать и достигшего чаемого блаженства. Вечер жаркий, травка прохладная, хорошо ему.
– Вот! Вот он!.. Я их называю «по пьянке деланный»!.. Это же уже не человек! Потерявший всякий человеческий образ! Плюется тут туберкулезными своими плевками!..
До белоруса доходит, что в этом лектории ему не подадут, и он медленно, шатаясь, отходит к дальним скамейкам, там где загибается за горизонт «…города ленинграда…» и где сидит в обнимку молодая парочка. Там ему подают.
– Ишь!.. Да… Эти дали… – комментирует женское семейство, облизывая мороженое. – Смотри, пошел… Сейчас напьется…
Буржуа возбужден, ему хочется говорить еще, он ловит глазами взгляды собеседников. Но морковные женщины не слушают его, я делаю вид, что пишу эсэмэску, а старая дама погружена в себя – и в бессмысленное кормление обожравшихся, толстых голубей.
Тут внезапно просыпается товарищ, валявшийся в отключке на клумбе. И, действительно, как и обещал буржуа, он харкает и плюет вдаль огромным белым плевком, реально огромным, размером с ватный шарик. Причем не вставая: лежит на спине и плюет. Далеко. Метра на два.
– Опа, – говорит женское семейство.
Не замечая туберкулезного, мимо клумбы и героических защитников идет женщина с девочкой. Туберкулезный опять плюет ватным плевком. Плевок – ну вот промедли они секунду – попал бы прямо в девочку, но они проскочили. Туберкулезный встает. Голуби, заинтересовавшись, идут к нему. Туберкулезный неожиданно зычным голосом обращается к голубям.
– Спасибо! Спасибо, что все открыто, по-русски!.. А воровать не надо!.. Подойди, возьми, а я дам!.. А воровать не надо!..
Голуби немножко отступают.
– Иначе поймаю – руки обломаю!.. Понятно?! Ясно вам, блять?.. Блять… Глухой, слепой, незрячий инвалид!.. Инвалид такое сделает – на всю жизнь запомнишь!!! Будешь ходить как я инвалид сейчас!
Туберкулезный показывает голубям кулак, они отскакивают, он сморкается в подол своей голубой рубашки, потом расправляет ее, обдергивает, борется с рукавами пиджака.
– Бог дал, бог и взял, блять!.. Я воевал, блять!.. Понятно?..
Еще плевок.
Но тут подают наш автобус, и все – подавшие, не подавшие, евшие и кормившие, – мы подхватываем свои кутули и чемоданы и лезем в этот автобус, и едем в Европу. В ближнюю, еще незрелую, еще такую неустоявшуюся Европу, где граница заросла пырьем и лопухами, и где в зеленом овраге, прямо посреди города, на бельевой веревке сушатся чьи-то розовые, доверчивые штаны.
![Сергей Козлов - Исторические предпосылки создания спецназа, 1701-1941 гг. [том 1]](/uploads/posts/books/193149/193149.jpg)