Джером Джером - Ангел, автор и другие
Не верю героям и героиням, не способным сдержать поток красноречия на выученном в запыленной библиотеке языке. Готов поспорить, что, подобно всем нам, они с трудом подбирают слова, недоумевают, почему их никто не понимает, и умоляют встречных говорить помедленнее. О, эти блестящие дискуссии с зарубежными философами! О, эти страстные беседы с графинями! Не в воспаленном ли воображении они родились?
Однажды я ехал из Булони в Фолкстон в обществе английской леди. В Фолкстоне к нам подошла молодая француженка, озадаченная дальнейшим маршрутом по чужой стране, и задала какой-то простой вопрос. Моя спутница ответила с легкостью, поразившей даже ее саму. Француженка ушла, а леди вздохнула и удивленно воскликнула:
— Странно! Стоит вернуться в Англию, как сразу оказывается, что я свободно говорю по-французски!
XI
— Говорят, — заметила миссис Уилкинс, снимая с блюда крышку и протирая мою тарелку самым чистым углом собственного фартука, — что пакса, мягко выражаясь, не самая здоровая пища, особенно в мае. Но если верить всему, что говорят, то придется вообще перестать есть.
— Не пакса, а пикша, миссис Уилкинс, — вежливо исправил я. — Вполне вкусная и сытная рыба. Кажется, ее даже называют «бифштексом для бедняков». Раньше она была значительно дешевле. За два пенса можно было приобрести небольшой экземпляр, а четыре пенса позволяли получить особь вполне внушительных размеров. В безмятежные дни молодости, когда в лексиконе еще отсутствовало выражение «финансовая несостоятельность» (оно попало в более поздние издания, поскольку оказалось востребованным), пикша не раз поддерживала и утешала в тяжелую минуту. В те дни один добрый друг, сам того не желая, едва не обрек вашего покорного слугу на медленную голодную смерть. В дождливый сезон я забыл в омнибусе зонт, и заботливый приятель отдал мне свой. Увы, новый зонт перешел в мое распоряжение от богатого человека, и мы с ним выглядели странной парой. Только представьте, миссис Уилкинс: импозантная ручка из слоновой кости, украшенная золотой змеей!
Недружественный зонтРазум подсказывал срочно отнести зонт в ломбард, купить вместо него другой, более соответствующий занимаемому в жизни положению, а разницу с удовольствием потратить. Однако я очень боялся обидеть своего респектабельного приятеля и в течение нескольких недель мучился под гнетом самовлюбленного аксессуара. Сытная и дешевая пикша внезапно оказалась недоступной. Разве можно заговаривать с продавцом о пикше, держа в руке такой зонт? Едва взглянув на меня, а точнее сказать, на него, торговцы поспешно бросались в погреб и приносили со льда палтуса по цене восемнадцать пенсов за фунт, предлагали лучшие куски лосося, которые моя квартирная хозяйка шлепнула бы на сковородку, хранившую сомнительный запах свиных отбивных, бекона и сыра. Отныне передо мной закрылись двери скромной кофейни, где за три пенса можно было согреть душу половиной пинты горячего шоколада и четырьмя «подошвами» — солидных размеров кусками хлеба, смазанными тем желтым жиром, который до появления в природе инспекторов совета графства носил гордое название масла. Знакома ли вам подобная еда, миссис Уилкинс? Сейчас я и сам с презрением задрал бы пресыщенный нос. Но то была молодость, миссис Уилкинс. Ноздри трепетали от аромата тысяч надежд, убивавшего любые сомнительные запахи. Мясной пирог за четыре пенса, аппетитный до пресыщения, простая колбаса — разве такая пища достойна обладателя зонта с ручкой из слоновой кости и золота? По понедельникам и вторникам мне еще удавалось вести красивую жизнь на уровне пятисот фунтов годового дохода: чистая салфетка за дополнительный пенс и два пенса чаевых официанту, чей достаток раза в четыре превышал мой собственный. Однако со среды по субботу приходилось голодным блуждать по темным переулкам и пустынным площадям, где невозможно было найти даже саранчу и дикий мед.
Как я уже сказал, миссис Уилкинс, погода стояла дождливая, и средство спасения от стихии оставалось своего рода необходимостью. К счастью — иначе сейчас я не сидел бы здесь, приятно беседуя с вами, миссис Уилкинс, — моего респектабельного знакомого призвали в дальние страны, и я немедленно расстался с враждебным зонтом. Понимаете?
Миссис Уилкинс сказала, что понимает, однако подчеркнула, что двадцать пять процентов комиссионных плюс два пенса за билет в один конец — весьма невыгодное вложение средств.
— В данном случае это обстоятельство ничуть меня не волновало, миссис Уилкинс, — возразил я, — поскольку в душе созрело твердое решение впредь никогда не встречаться с высокомерным зонтом. Молодой человек за прилавком ломбарда взглянул с подозрением и поинтересовался, откуда у меня эта вещь. Я ответил правду: друг подарил.
— А сам он об этом знает? — уточнил молодой человек.
В ответ я прямо и откровенно выразил собственное отношение к людям, которые позволяют себе плохо думать о других. В результате оппонент заплатил мне пять фунтов шесть шиллингов и выразил надежду на скорую встречу. Я немедленно купил соответствующий положению зонт и самую вкусную в своей жизни пикшу — на все оставшиеся семь пенсов, потому что страшно проголодался.
— Пикша — чудесная рыба, миссис Уилкинс, — заключил я. — А если бы, как вы справедливо заметили, мы слушали все, что говорят окружающие, то в сорок лет, имея солидный счет в банке, оказались бы еще более голодными, чем в двадцать, когда не владели иными активами, кроме здорового пищеварения.
Жертва здорового образа жизни— Когда-то я работала у джентльмена на Миддл-Темпл-лейн, — поведала миссис Уилкинс. — Так вот, чудак убил себя круглосуточной заботой о гигиене. Теперь уже он давно мертв и, должно быть, радуется, что наконец-то оказался в безопасности. Дело в том, что молодой человек безостановочно заботился о собственном здоровье, просто минутки свободной не оставалось. Утром по полчаса лежал на полу, на самом злом сквозняке, в одной пижаме. И не просто лежал, а нервно размахивал руками и ногами и принимал постыдные для христианина позы. Спустя некоторое время он решил, что лежать на спине неправильно, и начал проделывать те же фокусы на животе, прошу прощения за то, что пришлось произнести это слово. Движения больше подошли бы червяку, чем человеку. Потом и это занятие попало в разряд ошибочных. Оказывается, в подобных вопросах не существует определенных правил. Все как-то расплывчато и ненадежно. Так вот, несчастный купил машину, с помощью которой прилипал к стене, и вел себя, как жук на булавке. Увидев его сквозь приоткрытую дверь, я всякий раз вздрагивала. Дверь намеренно оставалась незапертой — в этом заключалась существенная особенность процесса. Упражнения следовало выполнять на сквозняке. В результате джентльмен по полгода с утра до вечера кашлял и сморкался, но уверял, что применяет новый способ лечения: необходимо приучить организм к сквознякам, чтобы впредь они на вас не действовали. А если вдруг нечаянно умрете, то это значит, что вообще незачем было являться на этот свет.
Он никогда не был тупым и упрямым— Потом вошел в моду странный японский ритуал, и хозяин нанял маленького улыбающегося язычника, чтобы тот каждое утро, после завтрака, по полчаса кряду гонял его по комнате. Больно было слышать, как каждую минуту беднягу то бросают на пол, то швыряют головой в камин. Сам он, однако, уверял, что падения идут на пользу — очищают печень. Вся его жизнь была посвящена печени, других интересов просто не существовало. То же самое и с пищей: целый год ел только мясо, причем почти сырое. Оказывается, одна медицинская газета обнаружила, что мы ничем не отличаемся от диких зверей. Странно еще, что ненормальный не выходил охотиться на кур с дубиной в руках, а потом без лишней суеты не пожирал добычу прямо на полу.
Пил он крутой кипяток — невозможно было удержать стакан. Со временем появилась очередная причуда. Случилось это после того, как прежняя была объявлена заблуждением; отныне мясо считалось смертельным врагом человечества. Джентльмен внезапно превратился в ярого сторонника вегетарианства, и мне пришлось постигать двадцать различных способов приготовления бобов. На мой взгляд, результат всегда оставался неизменным: как ни крути, а бобы есть бобы, назови их рагу а-ля мезон или котлеты а-ля Помпадур. Но видимо, так ему было приятнее.
Спустя некоторое время вегетарианство оказалось ложной теорией. Отныне следовало обратиться к пище обезьян: выяснилось, что природой нам предназначены орехи да время от времени бананы. Я пыталась доказать, что если бы так оно и было на самом деле, то мы до сих пор оставались бы на деревьях, экономя и на квартплате, и на обуви. К сожалению, мой хозяин относился к числу тех граждан, которые свято верят печатному слову. Если бы какая-нибудь газета вдруг порекомендовала отказаться от орехов и перейти к питанию ракушками, он непременно последовал бы совету и добросовестно попробовал бы новую диету, а отказ организма принимать подобную пищу объяснил бы отсутствием тренировки. Собственных предпочтений и вкусов у него словно и не существовало: выглядел он как общественное достояние, предназначенное для экспериментов.
