Генрих Боровик - Пролог (Часть 1)
Ночь — это туча. Туча скопилась в нас. Мы живём в темноте.
Утро (Амалия Г., 14 лет)
Когда я просыпаюсь утром — на мне счастливые очки. Я увидела женщину, и она сказала мне, что ее имя мисс Джилберт. Она принесла мороженое и разные вещи, например туфли. И ещё я увидела в небе ангела.
Она помогала мне во всём. Она сказала мне, чтобы я вообразила себе всё, о чем я думаю. Я вообразила много слов, вроде — пирожное, мороженое, пирог и ещё «дети играют в игрушки». Но потом мои очки упали. И когда я их подняла, на них были написаны разные плохие слова. Я увидела, что мисс Джилберт отобрала у меня всё хорошее, ангел превратился в урода, а мороженое растаяло. В туфлях была дырка, а небо стало дымом, и пирог исчез перед самыми моими глазами. Я любила свои счастливые очки.
Жизнь (К, Д., 13 лет)
Когда я был моложе, я очень боялся смерти. Потому что мои друзья и родственники умирали так неожиданно. Теперь я немножко меньше боюсь и немножко больше тоже. Я часто смотрю в зеркало и говорю себе: «Через несколько минут мне останется жить на несколько минут меньше, чем сейчас». Все мне постоянно говорят: «Ты молодой, у тебя все впереди». Так легко говорить. Но я уверен, что никто так не может смотреть на жизнь. Во всяком случае, я не могу.
Часто я сижу дома, делаю уроки и вдруг думаю: «Я так быстро становлюсь старым, что в жизни нет времени сделать что-нибудь».
Люди (Р. С., 16 лет)
Чёрные, мы умираем.
Чёрные, мы плачем.
Чёрный, я плачу.
А белые плачут, если чёрные умирают?
Зачем они убивают меня?
Разве ты и я — преступление?
О да! Теперь я знаю.
Черна наша кожа, и мы хотим свободы.
Да, чёрные ты и я. Они это видят.
Но душу нашу они видят?
Они не видят её ни в тебе, ни во мне.
Но она не умирает.
Утро (Фрэнк Кэмпбелл, 16 лет)
Я иду по 116-й улице в 2 часа утра. Совсем один. Иду и боюсь, что сзади кто-то шагает. Я перехожу улицу — быстрей и быстрей. Около бара стоит толпа подонков. Когда я прохожу мимо, я вижу у одного в руках нож. Потом в автобусе я вижу старика, который медленно опускается на своё место. «Вы устали, сэр?» Он отвечает: «Да, сын, я устал. Работать и жить здесь всю свою жизнь. И отдавать кому-то все свои деньги. Я стар и полумёртв теперь».
Автобус идёт к 125-й улице. Я вижу магазины, магазины, где высасывают наши деньги. Я смотрю вдоль улицы и вижу трущобы. И я говорю себе: «Я что-нибудь сделаю! Я сделаю что-нибудь! Я уничтожу этот ад, пока сам еще не попал в ловушку, как все остальные здесь!»
Жизнь (У. А., 14 лет)
Меня зовут Уильям; Я умер 2000 лет назад. Я хотел жить. И я был слишком маленький, чтобы умирать. Но мне нужно было идти. И я шёл по лесу и упал в открытую могилу. Конец. Спасибо. Счастливой смерти и спокойной ночи.
* * *«Что будет с этими ребятами и с такими же, как они, по всей Америке? Трагический и логичный вопрос. До нынешнего времени ответ один — НИЧЕГО… Они останутся в западне гетто, в западне системы, которая живет, заткнув пальцами уши…»
Последние слова принадлежат учителю, который собрал детские голоса из гетто.
Глава пятая
МАЙ
«Это правда, брат»
Чтобы увидеть, как начинается один из ручейков марша бедняков, представьте себе пустырь на углу Куинз и Блюхилл в Роксбери — негритянском районе Бостона. Блюхилл — это авеню Голубого холма. Однако голубой цвет здесь отсутствует совершенно, если не считать выцветшего полотнища неба над головой. Всё же остальное — это белая пыль пустыря, чёрно-жёлтая полицейская машина, несколько синих полицейских (некоторые — надо полагать — в штатском), пегий пони, запряженный в зелёный фургончик, бесцветные трухлявые дома с заплатами из желтой фанеры на разбитых окнах и группа людей — человек пятьдесят — участников марша на Вашингтон.
Пони, взятый организаторами марша напрокат у некоего старичка (он тут же, в длинном потрепанном пальто, держит животное под уздцы), — просто символ похода бедняков. Надо бы — мула, но мула, здесь, в Бостоне, не достанешь.
Основной путь участники марша проделают на автобусах. А пеший поход вслед за фургоном — это символическое начало. И вот пятьдесят человек — негров и белых — движутся за фургоном пешком от авеню Голубого холма к центру города.
Сейчас всё мирно и спокойно.
В фургоне разместились две женщины-негритянки и пожилой индеец, приехавший сюда с севера, из штата Мэйн. Он одет вполне современно. И только скуластое лицо, узкие уголки губ, опущенные вниз, и припухшие веки глаз выдают бывшего хозяина американских земель. Его только что расспрашивали корреспонденты — зачем он решил принять участие в марше, чего он добивается. Он отвечал немногословно, но охотно, с достоинством. Цель его проста до наивности — он идет в Вашингтон, «чтобы вернуть молоко индейским детям племени паесмэкоди». Племя это — 1100 человек — живёт в резервации на севере, откуда он, Джордж Фрэнсис, приехал. Он и там пробовал хоть как-то помочь детям своего племени. Но безуспешно. И вот он решил идти в Вашингтон. Может быть, там он найдёт помощь. Корреспонденты записывают его слова. Какой-то фоторепортер спрашивает, нет ли у Френсиса индейского головного убора. Есть. Надо надеть. Фрэнсис послушно надевает, фоторепортёр делает снимок, и Фрэнсис прячет перья в мешок.
Всё мирно и спокойно, сегодня.
* * *Но уже завтра, когда люди соберутся на том же пустыре, чтобы сесть в автобусы, сегодняшнего спокойствия не будет.
Приедет в машине некий белый человек, одетый в тёмный костюм, белую рубашку с франтоватой и смешно здесь выглядящей бабочкой. Он вылезет из машины и поднимет над головой издевательский плакат. Его несколько раз будут уговаривать уйти. Но он не уйдёт. Он будет юродствовать и потрясать своим плакатом (там есть и такой лозунг: «Лучше боритесь с местными красными»). Его будут терпеть довольно долго. Но наконец побьют. Основательно побьют. Он некоторое время будет лежать на тротуаре, раскинув руки, под фотообъективами репортеров. Потом, немного отдышавшись, встанет и будет позировать перед камерами, показывая кровь на шее и на ладонях.
Цель достигнута. Не его — а тех, кто послал его сюда, кто платит ему за умение провоцировать драку, переносить побои и собственную подлость. Каждый зарабатывает на жизнь и борется с бедностью как может. Этот человек — именно этим путем. Его уже не первый раз видели здесь, в Роксбери. Не так давно он появился на авеню Голубого холма с плакатом «Мартин Лютер Кинг — самый большой обманщик в мире». Эти слова, как известно, принадлежат мистеру Эдгару Гуверу. И сказал их начальник американской охранки в те дни, когда доктору Мартину Лютеру Кингу вручали Нобелевскую премию мира. Вы спросите: откуда может взяться такой человек? Ответ будет на первый взгляд неожиданным, но, по существу, логичным. Он из какой-то эмигрантской организации. Предавший свой народ обязательно предаст и любой другой.
Результат его деятельности — старательные описания в газетах, как участники марша избили белого человека. «Что же это за мирный марш?!»
Из Бостона выходит в Вашингтон не так уж много человек — около ста. Это не из-за того, что здесь мало бедняков. Но побудите сами — что значит для бедняка, у которого на руках и семья и дети, бросить всё и двинуться к далекому Белому дому? Нет, это очень непросто. Вот почему пастор Абернети, преемник Мартина Лютера Кинга, сказал, что организаторы похода стремятся уменьшить число его участников.
Но родник всё-таки взял своё начало. И в пути он будет пополняться и приобретать силу.
Уже в Нью-Йорк — по пути в Вашингтон — из Массачусетса придёт не сто, а почти двести человек. А на митинге в Центральном парке будет присутствовать тысяча.
Пастор Абернети, небольшого роста, плотный человек, похожий скорее на добродушного отца дружного семейства (а он и является таким), чем на пламенного трибуна, обращается к собравшимся:
— Они сделают всё, чтобы остановить, нас!
— Это правда! Это правда, брат! — вторит ему толпа.
— Они сделают все; чтобы вернуть нас назад!
— Это правда! Это правда, брат!
— Они сделают все, чтобы спровоцировать беспорядки. Но мы пойдем на Вашингтон. Мы будем стоять там до тех пор, пока стены нищеты не начнут расти вниз. И это будет нашим последним мирным маршем, нашей последней мирной попыткой помочь беднякам в нашей самой богатой в мире стране. Если же мирный марш не поможет…
— Это правда! Это правда, брат!
200 пришельцев с севера ночевали в Нью-Йорке, в бывших солдатских казармах. А утром следующего дня они шли вдоль улиц негритянского и испанского Гарлемов — мужчины, женщины, дети — и пели:
