Камиль Фламмарион - Философские сказки
Академики разобрали только эту последнюю фразу, быть может, потому, что рассуждения двух навозных жуков походили на их собственные.
На обратном пути в город они продолжали свой разговор. «Нет, — говорил член академии физических наук, — пропорция вдыхаемого воздуха не может быть изменена для отправлений легких; атмосфере Марса, чтобы быть обитаемой, недостает 79 атомов кислорода и 21 азота, но ни одним атомом ни более, ни менее».
Вторая сказка. В ПЕРВЫЕ ВЕКА ХРИСТИАНСКОЙ ЭРЫ
Это было в 185 году по нашему летосчислению — тогда несуществовавшему, — ведь все знают, что христианская эра была установлена только в VI веке, а вошла в употребление только в VІІ—это было, говорю я, в 938 году с основания Рима, в царствование императора Коммода, пять лет спустя после смерти Марка Аврелия. Карфаген считался африканским Римом и Афинами, центром наиболее совершенной цивилизации. Апулей, ритор и поэт, бывший первосвященник, был там первым по красноречию и, несмотря на 71 год продолжал вести деятельный образ жизни посреди элегантного и богатого общества, защищая еще наиболее крупные процессы. Карфагенский Сенат воздвиг ему статую в общественном месте, и к подножию именно этой статуи пришел он держать речь по поводу астрономической системы Фалеса Милетского и богов Олимпа, когда один молодой человек, лет 25ти, слушавший его очень внимательно с горящими глазами, кинулся к нему в тот момент, как его слушатели заключили оратора в свой круг, поздравляя его, и громко крикнул ему:
— Учитель! Семь мудрецов Греции сущие невежды, Фалес не знал мировой системы, а олимпийских богов нет и никогда не было!
— Кто этот молодой безумец? — спросил, подымая руку, чтобы ударить его, один из слушателей, консул Эмилий Страбон.
— Я совсем не безумец, я, как и вы, карфагенский гражданин, подобно вам имеющий право мыслить и философствовать и, если бы вы только захотели, я разбил бы все доводы нашего красноречивого учителя.
— Это предложение не только глупо, но и дерзко, — заметил другой слушатель, — никто из нас не будет терять времени на слушание всякого вздора.
Но Апулей позволил к себе приблизиться своему противнику. Автор «Золотого осла», «Флорида» и «Демона Сократа» проповедовал в своих сочинениях самую широкую терпимость, был человеком мягким и снисходительным и любил молодежь.
— Мой друг, — сказал он, — я был бы рад поболтать с вами. Будь то в термах, в портике, будь то в ареопаге, в храме Эскулапа, — всюду мы легко можем встретиться и совершить вместе прогулку. Здесь, при этой все еще не пришедшей в себя публике, не место вступать в прения.
Этот молодой человек оказался никем иным, как Тертулианом, сыном римского центуриона, состоящего на службе у африканского проконсула; он изучал правоведение и готовился вступить в профессорское звание. Его родители были язычники, подобно Апулею и всему карфагенскому обществу. Христианское же учение было отчасти распространено среди простого народа, рабов, ремесленников, среди привратников трибуналов, и его последователи также презирались, как несостоятельные иудеи и пьяницы. Молодой адвокат встретился с некоторыми из них несколько недель тому назад, но отнесся к ним презрительно, и как раз накануне речи знаменитого трибуна апостол Евангелия поколебал в нем веру в языческий пантеон и показал ему превосходство евангельской проповеди. Итак, Тертулиан был неофитом, то преисполненным усердием, то начинающим сомневаться, еще колеблясь в выборе между философскими системами прошедшего и настоящего. Несколько дней спустя после этой встречи на форуме, он явился к Апулею, представился ему, заинтересовал учителя своими вопросами и сопровождал его, во время захода солнца, на его прогулке, которую тот часто совершал по направлению к берегу моря между двумя знаками водяных часов.
* * *— Дорогой ученик, — начал Апулей, — я люблю вашу восторженную натуру, но я не желал бы видеть вас на ложном пути. Я знаю все, что вы рассказываете об этой иудейской секте. Поверьте в этом моей опытности: это мечтатели, несчастные галлюцинаторы. Эта секта не имеет никаких ни моральных, ни интеллектуальных достоинств.
Молодой человек смутился.
— Это таинство, — ответил он, — в которое мы должны верить, не постигая его.
— A ваш рассудок, что вы с ним делаете?
— Мы покоряем его. Но мы знаем, что чудеса Іисуса Христа служат доказательством его божественности.
— A чудеса храма Эскулапа?
— Они — порождение дьявола.
— Я, как и вы, верю в дьяволов. Но разве дьяволы не полубоги? Между обитателями земли и небожителями они служат посредниками в молитвах и благодеяниях, нося и принося от одних к другим, отсюда просьбы, оттуда помощь, исполняя обязанности переводчиков, толкователей и посланников. Как полагает Платон в своем «Пире», они также руководят всеми откровениями, различными чудесами магов и всякого рода предзнаменованиями, снами, полетом птиц, молнией, громом, всем, что нам разъясняет будущее. Если все эти дела исходят из воли, могущества и власти небесных богов, то понятливости, рвению и посредничеству демонов вверяется их исполнение.
— Дьяволы — духи зла.
— Кто вам это сказал? Разве демон Сократа не был гением добра? Разве Платон не учил нас, что каждый человек имеет своего гения, свидетеля и защитника его поведения? Никому невидимый и всегда присутствующий свидетель не только поступков, но также и мыслей? Затем, после смерти, этот ангел-хранитель уносит человеческую душу и ставит перед судом того, кого он охранял, и там он помогает ему защищаться; если подсудимый лжет, он его поправляет; если же он говорит правду, он подтверждает его слова, и в зависимости от его показаний выносится приговор суда.
* * *Слушая Апулея, Тертулиан думал, что слушает христианина. Его лишь зарождающаяся вера вдруг сблизилась с верой первосвященника Эскулапа, и он был готов возвратиться в язычество. Этот юный неофит был еще уязвим. Знаменитый писатель заметил это.
— Я знал в Карфагене, — прибавил он, — семью новых иудеев тех, кого вы зовете христианами. Это — несчастные создания, совершенно неинтеллигентные и необразованные, предающиеся пьянству. Даже одна из этих женщин была посажена в тюрьму за кражу, и я заставил освободить ее, как бессознательного человека. A вы, в каком обществе встречали вы этих людей?
— Нет. Те, которых я знаю, честные люди. Но я вам признаюсь, что они, в действительности, невежественны и фанатичны. Я их изучаю.
* * *Беседа между учителем и учеником велась некоторое время в таком же духе. Молодой человек, который спустя десять лет должен был быть побежден истиной религии, проповедуемой Св. Павлом, пошатнулся в своей новой вере и, побежденный вскоре доводами почитаемого учителя, он сам воскликнул, когда, достигнув берега моря, его глаза устремились на яркую звезду Венеры, сияющую на вечернем небе: «О Венера! О море! О природа! Зачем переставать вами восхищаться? Зачем прятаться в катакомбы? Почему не жить в созерцании всего прекрасного? Мой дорогой учитель, я платонически остаюсь с вами и со всеми светлыми умами Рима и Афин».
— Вы впали в минутное заблуждение, — возразил восхищенный автор «Метаморфоз», — заблуждение, не имеющее никакого будущего. Кто бы посмел подумать, что это эфемерное заблуждение в один прекрасный день утвердится в Риме и заменит наши священные традиции? Наши храмы вечно будут стоять непоколебимо, наши боги — бессмертны, и не вашим иудеям, внести когда-либо малейшее изменение в наши законы и наши обычаи. Римская империя — неразрушима.
— Теперь мне это кажется вполне очевидным, — заключил Тертулиан, — и я передам наш разговор своей матери.
II.
Эта история происходила, как мы сказали, в Карфагене, спустя 938 лет после основания Рима, или же в 185 году по христианскому летосчислению. Через семьдесят пять лет, в 1113 году, считая эрой основание Рима, или 360 лет после рождения Иисуса Христа, в Париже можно было бы услышать аналогичный разговор между цезарем Юлианом и одним из его современников.
Юлиан лучше был знаком с христианами, чем Апулей, так как религия Христа приобретала все большее число приверженцев, но она еще была далеко не признана значительным большинством даже в VI веке эры, носящей теперь Его имя. Боги Рима и Афин продолжали еще царить. Юноши получали полуязыческое, полухристианское воспитание, питая одинаковое почтение как к греческой, так и иудейской мифологии. Вступая в действительную жизнь, они, вообще, забывали и ту и другую и занимались только своими делами или своими развлечениями. Одни оставались верующими язычниками, другие становились христианами. Юлиан, имея врожденное тяготение к мистицизму и философии, усердно изучал обе религии и кончил тем, что велел посвятить себя в солнечный культ Митры. То был эллин, не созданный для политики и войны. Титул Цезаря тяготил его. Он особенно любил город парижан, который он называл «своей» дорогой Лютецией и который тогда граничил с островом, ныне называемым l’île de lа Cité, и жил преимущественно на юге в деревне, во дворце Терм, построенном его дедом Константином Хлором (в 358, 859 и 60 годах). К северу на холме, называемом теперь Монмартром, возвышался храм, посвященный Меркурию, и еще поныне можно видеть при входе в маленькую церковь Св. Петра, воздвигнутую на его месте, сохранившуюся с того времени колонну. Другой храм, посвященный Юпитеру, занимал западную оконечность острова, где до наших дней царит Парижский собор, храм, который заменил таковой галльских друидов. Во времена Юлиана было еще несколько приверженцев древнего галльского культа; римские боги господствовали лишь официально. Но тем не менее группа христиан проектировала заменить языческий храм, мало-помалу покидаемый всеми, часовней, которая в действительности была там освящена в память святого Стефана мученика около 375 года Марселем, епископом Парижским. Последователи Галилеянина, как их называл правитель Галлии, скрывались еще в очень укромных местах.
