Юрий Буйда - Послание госпоже моей левой руке
Говорят, все эти дни Царев хранил спокойствие, не отвечая на задиристые насмешки людей в спецовках. Говорят, по ночам его видели мерно шагающим вдоль насыпи, мимо поезда со спящими и спаривающимися людьми, мечущимися в бреду, насланном болотными испарениями. Говорят, он вышагивал с непроницаемым лицом, окруженный миллионами извивающихся, источающих лютую злобу гадюк, — шагал, словно мерил шагами ту могилу, куда задумал сбросить всех этих людей с их машинами и топорами. И в ночь на день седьмой это и случилось: Прорва вдруг протяжно и дико вздохнула, всхлипнула, всколыхнулась и расступилась, одним махом поглотив тысячи людей и их машины, их жалкие радиоприемники и жалкие видения, — и вся эта мешанина из песка, земли, бревен, шпал, железа, щебня и человеческого мяса медленно погрузилась в небытие, чтобы разделить участь исполинских ящеров, чьи кости под обломками доисторических ледников превращались в нефть, уголь и алмазы. Наутро мы увидели узкую просеку, затянутую болотной водой с нефтяными пятнами.
Говорят, Царев плакал и искал Царевича. Говорят, он только затем и бродил вдоль насыпи, чтобы отыскать блудного сына — говорят, чтобы простить его.
И он нашел его — в объятиях сестры. Застав его в ее комнате, Царев сгреб сына в охапку и швырнул в окно.
С оконной рамой на шее и осколками стекла, вонзившимися в горло, парень рухнул на грядку с табаком и пролежал там до наступления темноты, истекая кровью и беззвучной бранью. Говорят, ночью он кое-как освободился от оконной рамы и уполз в Прорву, где гадюки и волчицы зализывали его раны. Говорят, это Мария помогла ему выжить, это будто она спрятала его в сторожке на берегу болота и выхаживала тайком от мужа. Говорят, это обесчещенная сестра вытащила истекающего кровью блудного брата из огорода и на себе отнесла в город — к Сурнушке, которая и приютила лютого любовника, оставшегося у нее навсегда — до конца.
Говорят, немая Мария валялась в ногах у мужа, умоляя проявить милосердие к мальчику, на что Царев якобы ответил загадочной фразой: «Я-то его давно простил» — или: «Мне ли прощать его?» Но определенно никто ничего не знает.
6.Лесник жил замкнуто, и только по вечно рокочущей над лесом грозовой туче и ярко горящей звезде над его домом жители городка догадывались: Царев жив.
Кажется, именно в это время он утратил интерес к хозяйству и впервые задумался о причинах сырости, начавшей пожирать камень и дерево его дома подобно раковой опухоли. Черные бархатистые пятна выступали на только что вычищенном с песком полу, на стенах и потолках, на мебели и посуде, а однажды хозяин обнаружил зловещее пятно на брюхе кованого петуха, хищно разевавшего клюв на крыше. Переходя из одной мрачной комнаты в другую, то спускаясь в подвал, то поднимаясь на чердак, молчаливая Мария неутомимо сражалась с плесенью. Для этого она использовала речной песок, керосин и кровь черных петухов. С тряпкой в руках и бутылкой с алой жидкостью на поясе она иногда и засыпала. Помогало это мало, и не успевала Мария уничтожить одно пятно, как в другом углу возникало и быстро разрасталось другое. Наконец она стала изнемогать в неравной борьбе и, когда однажды утром обнаружила черное бархатистое пятно на своей левой груди, решила сделать так, чтобы муж ничего об этом не узнал.
А Царев, тщательно обследовав почву, пришел к выводу, что распространению сырости способствует разрушительная работа корней Птичьего Древа, проникших в щели между камнями фундамента.
С того дня и началась всецело захватившая Царева схватка с Древом.
Топоры, пилы, стальные клинья, поваренная соль, набитая в пробуренные в стволе шурфы, — ничто не помогало, и это только раззадоривало лесника. Говорят, перепробовав все средства и не добившись успеха, однажды ночью он вызвал из Прорвы семнадцать тысяч голодных аспидов, которые остервенело обгрызли остатки коры с Древа и, добравшись до нижнего неба, прогрызли дыру в подвернувшемся облаке. И только внезапно разразившийся ливень прогнал их в болото. Несколько раз он пытался поджечь Древо, но древесина обугливалась и не поддавалась огню. Черные бархатистые пятна продолжали наступление на дом.
Царев по-прежнему по воскресеньям приезжал бриться к Илюхе, который, как всегда, ждал его со свежими салфетками и наточенной до звона золингеновской бритвой. Почему-то теперь каждый его приезд в городок совпадал с дождем — иногда бурным и теплым, но чаще унылым и холодным.
В такой вот дождливый день, прислушиваясь к стуку капель по жестяному подоконнику, на традиционный вопрос Илюхи: «Как там девочки?» — он рассеянно ответил: «Умерла».
Как выяснилось, он имел в виду жену. Он молча расплатился, надел дождевик и захватанную кепку и уже с порога — огромная черная фигура на фоне ослепительной серебряной дождевой завесы — вдруг проговорил:
— Зачем мы живем, Илья?
Илюха почувствовал дрожь в коленках и медленно опустился на груду дров в углу у печки.
Говорят, он убил ее, когда обнаружил, что она заглянула в некую запретную комнату, где он прятал не то свои несметные сокровища, не то души замученных браконьеров. Говорят, она просто исчахла в этом большом мрачном доме, разлученная с пасынком и отлученная от дочери. Говорят, ее сожрали свиньи. Говорят, она-таки произнесла слово, и это было такое слово, которое уничтожило ее своею силой. Говорят, он сжег ее тело, а прах развеял над Прорвой. Говорят, он похоронил ее в подвале — ближе к корням. Говорят, после ее смерти в доме поселились лисы и летучие мыши.
Его дочь ходила в школу в сопровождении стаи полудиких псов. Пока она зевала на уроках, эти звери, словно вылепленные из печной золы статуи, неподвижно сидели в углу школьного двора, возле кучи ржавого металлолома. Но стоило ей показаться в дверях, как они вскакивали и окружали девочку плотным кольцом.
Некоторые парни пытались ее провожать, но все их попытки облапить ее где-нибудь на лесной дороге заканчивались печально: лютые псы без колебаний и жалости пресекали любую попытку прикоснуться к дочери властелина. Говорит, она со слезами просила отца освободить ее от этой опеки, но Царев был неумолим.
И только одного человека псы не трогали — Царевича, который иногда провожал ее от школы до последних домов городка.
Он вытянулся, еще больше высох и почти никогда ни с кем не разговаривал. Да это было и трудно с его перерезанными голосовыми связками. И только с сестрой он отваживался нарушать это табу. Случайно заслышав его речь, слабонервные шарахались в сторону: это был какой-то зловещий клекот, переходящий в змеиное шипение.
Однажды Царевич исчез. В городок он вернулся через два года — во главе пьяного до изумления оркестра, с которым ему едва хватило денег рассчитаться, и огромным чемоданом-вагоном в руках, где, как вскоре выяснилось, не было ничего, кроме обезьянки — маленькой, скрюченной и печальной.
Говорят, все это время он просидел в тюрьме — говорят, за кражу. Говорят, не только за кражу, но и за убийство, которое просто не удалось доказать. Говорят, его выдали сообщники, ненавидевшие его и боявшиеся, что ночью он перегрызет кому-нибудь из них горло.
Кроме обезьяны он приобрел пристрастие к футболу. Играл он с такой же лютостью, с какой дрался, ел или обладал женшиной. Получив мяч, он уже никому его не отдавал, рвался к воротам соперников с дикой неукротимостью, повергавшей игроков в растерянность, а то и в ужас. Его били по ногам и в спину, толкали и пинали что было сил, — стиснув зубы и будто ослепнув и оглохнув, он мчался по полю, сбивая с ног чужих и своих, пока не прорывался к воротам. Он не обращал внимания на ссадины и ушибы, кровь и синяки. Нередко он промахивался, но нисколько не переживал. Как машина. Возвращался на свою половину поля, чтобы начать все сначала.
Матчи с его участием часто превращались в жестокое, а иногда и в кровавое действо, будоражившее зрителей, но, кажется, ничуть не трогавшее исполнителя главной роли.
Он по-прежнему жил с Сурнушкой, постаревшей и вконец опустившейся. Она стала неутомимой собирательницей пустых бутылок, в поисках которых могла пройти десятки километров, чтобы прокормить своего прожорливого сожителя.
Почти ежедневно он предпринимал вылазки к трем-четырем женщинам, чьи имена в городке стали давно нарицательными. Иногда, поднабравшись одеколона, Сурнушка пыталась устроить скандал, — в таких случаях Царевич одним ударом лишал ее сознания и отправлялся спать, в то время как печальная ученая обезьяна шарила по чужим курятникам в поисках свежего яичка хозяину на завтрак.
Вырвавшаяся наконец из школы сестра Царевича совершила крупную растрату в магазине, где работала продавщицей. Говорят, растрата была общей, но, как часто бывает, старые продавщицы свалили все на новенькую. Царев внес деньги. До суда дело не дошло. Говорят, лесник подкупил следователя, судей и прокурора — говорят, теми якутскими алмазами из своего вагон-чемодана, которыми была доверху набита потайная комната в его мрачном доме.
