Гарри Беар - Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)
– В десятой доле! Да тебе никогда не сделать такого…
– Почему? – поразился Музыкант.
– Почему? – разозлился Писатель. – Потому что даже наш разговор (а ведь мы тут одни, верно?) уже был и был не раз, и все уже было сделано – и в десятой, и двадцатой доле! И все это уже было, было… А мы, знаешь кто? Мы – вечные дублеры.
– Успокойся! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Не так уж и зря мы живем, иначе… стоило ли знать об этом?
– Знать, действительно, не стоило! – угрюмо отметил Писатель. – Жили бы, как птички божьи, не ведая стыда…
– Мы-то точно живем для другого! – пробормотал Музыкант. – Для светлого и чистого, как музыка.
– Все живут, в общем-то, для одного…
– Для чего же, – оживился Музыкант. – Ну, скажи?
– Для смерти! И мы не исключенье, и не были исключеньем, как бы ты не хмурился, ни Бах, ни Пушкин, ни Достоевский… Да и бог-то не всякий, вспомни Осириса.
– Я знаю теперь, зачем мне жить, – твердо сказал Музыкант. – Во всяком случае сейчас.
– «Блажен, кто верует, тепло ему на свете…» – блеснул эрудицией Писатель.
– Это отлично сказано, откуда?
– Сам сочинил! – неожиданно соврал Писатель.
– Так ведь в этом уже часть Бога! – оживился музыкант. – А прежние твои стихи мне не нравились, если честно…
– Ну да, Александра Сергеевича стихи вообще-то…
– Пушкина? – удивился Музыкант.
– При чем здесь Пушкин?! – Писатель поморщился, разговор начинал его утомлять. – Давай домой, а? У меня что-то нога заболела…
– Вот как? А у меня что-то сердце кольнуло, – спохватился Музыкант. – Пойдем к дому, завтра в училище.
– Стареем, друг, – усмехнулся Писатель. – А вроде, и не жили еще.
Они окончательно спустились с Вышки и побрели к городу.
Последняя встреча
После этой встречи Музыкант долго не виделся с Писателем. На все предложения последнего прогуляться он отвечал уклончивыми ответами, ссылаясь на занятость в училище, куда он вернулся, предварительно съездив в колхоз (без чего музыкальное образование в СССР, конечно же, будет неполным). Писатель потихоньку приступил к своей дипломной работе, попутно взявшись за обучение детей в школе Билибинска (в рамках обязательной для филолога педпрактики). Работа в школе не очень обременяла его и даже доставляла некоторое удовольствие. Казалось, приятели забыли о своих беседах и спорах, а неоткрытая истина уже не так сильно тяготит их, утонув в потоке мирских проблем. Дело потихоньку шло к зиме, а они и не подумывали о новой встрече.
Неожиданно Музыкант сам зашел за Писателем, чего не случалось и в лучшие дни их дружбы. Обычно они уславливались о встрече заранее – по телефону. Писатель, хотя и был занят, но, посмотрев на лицо несколько осунувшегося Музыканта, быстро собрался пройтись. Приятели отправились, чтобы совершить последний совместный в их жизни круг… Музыкант мало говорил, пока они бродили вдоль городских улиц – сначала шумных и суетных, потом – пустых и мрачных. Он слушал разглагольствования Писателя о несовершенстве системы школьного обучения, о неясном будущем великой страны при таком руководстве царя Михаила, но какая-то странная улыбка все время блуждала по усталому лицу его.
Подождав, когда приятель иссякнет, Музыкант торопливо огляделся и перешел к главному, ради чего он и пошел на эту встречу. Остановившись возле парковой скамейки, у которой они обычно расставались, Музыкант решился на откровенность:
– Ты в прошлый раз говорил о Смерти, точнее, о том, что все уже было и мы все уже были!
– Говорил, не спорю, но говорил так себе, средне, – Писатель явно перефразировал фразу Булгакова.
– Да-да, но не кажется ли тебе странным это вечное движение жизни по замкнутому кругу? – Музыкант очень внимательно смотрел на приятеля. Словно от его ответа что-то реально зависело.
– По спирали, точнее.
– Пусть так, – кивнул самому себе Музыкант.
– Что ж странного? Кому захочется по нескольку раз переписывать сценарий жизни людей?
– А он точно написан? – тихо спросил Музыкант.
– Конечно, все повторяется.
– Но тогда зачем Блок, если был Пушкин? Зачем Моцарт, если был Бах? Зачем мы, если мы уже были?
– Откуда же мне знать? – удивился Писатель.
– Да, я понимаю, – с грустью сказал Музыкант. – Только вот думаю: я не умел хорошо играть и ничего не чувствовал – ни боли, ни радости. Теперь я играю других музыкантов, это дает мне… волю жить, желание счастья! Но ведь свое создать не могу – это хуже отчаянья!
– Так бывает у всех, что тут говорить…
– Я берусь писать музыку, но знаю, что это уже написано. Зачем же писать заново и хуже старого? Играю по вечерам на гитаре! Зачем мне играть, зная, что есть лучшие исполнители… Пако де Люсия и все прочие…
– Здравое рассуждение, – отметил Писатель. – Но отсюда вовсе не следует, что и жить не стоит. Иначе человечество сильно уменьшилось бы в численном отношении.
– Да стоит ли?! – скривился Музыкант, его лицо вдруг приобрело некий сероватый оттенок. – отягощать мир своей персоной?
– Да ты что, в самом деле! В Америку собрался что ли? – разозлился Писатель.
– Причем здесь Америка? – удивился Музыкант.
– При том, что «Преступление и наказание» надо было в школе как следует читать!
– Не понял тебя!
– Это эвфемизм, замена слову «самоубийство», – устало пояснил Писатель. – Так Свидригайлов Раскольникову говорит о своем решении…
– Вот как! Я и забыл совсем, – чему-то как бы порадовался Музыкант. – А вообще теперь я спокоен, всего не узнаешь, да и не нужно это.
– Ну и славненько, – начал успокаиваться Писатель.
– Теперь, – многозначительно добавил Музыкант.
– Теперь? Слушай, да ты и впрямь что ли… – Писатель с трудом подбирал нужное слово, – задумался об Этом?
– Я имею в виду не смерть, а самопознание в своем роде, йогу, хе-хе, – слова Музыканта звучали явно издевательски.
– Хорошенькое самопознание! – хохотнул Писатель; ему отчетливо показалось, что приятель просто набивает себе цену подобными заявлениями. – Я все-таки думаю, что ты не сваляешь такого дурака?
– Дурака? – изумился Музыкант, – да что ты знаешь об этом… Об этой стране Асгард? О Стиксе? Об Орфее, бредущем из вечного царства, откуда нельзя возвращаться?
– Я знаю только то, что такие размышления твоему мозгу вредны, – грубо заметил Писатель. – Ты по жизни мало думаешь о чем-то, не рассуждаешь толком, а на выводы горазд!
– Ну ладно, мне пора, – сказал сразу остывший Музыкант.
– Идешь домой? Проводить?
– Да нет, зачем же, дойду уж сам как-нибудь…
– Ну, пока! – стал прощаться с Музыкантом приятель.
– Когда-нибудь мы с тобой, возможно, встретимся… и ну да! продолжим этот наш спор.
– Почему это когда-нибудь? – Писатель зачем-то тоже успокоился. – Можно хоть завтра, я не занят вечером.
– А вот, где я буду завтра, уж не знаю, – протянул Музыкант.
– Ну и встретимся, если что! Я тебе звякну.
– Не стоит беспокойства, – замахал рукой Музыкант, – я сам…
– Сам позвонишь?
– Угу, я позвоню, наверное… Или кто-то тебе позвонит, непременно утром, очень рано!
– Рано утром не надо, я сплю, – пояснил Писатель.
– Ничего, – тихо промолвил Музыкант. – Тебя разбудят!
– Не говори ерунды, зачем?
– Чтобы ты наконец-то проснулся, – загадочно улыбнулся Музыкант. – Уже надо теперь просыпаться…
– Ну, давай, до свиданья, – Писатель протянул руку на прощание.
– Прощай! – Музыкант махнул рукой и, не оглядываясь, пошел прочь.
Писатель внимательно посмотрел ему вслед, но ничего особенного в этом жесте не заметил. И раньше такое настроение Музыканта едва не заканчивалось их ссорой, но потом все разрешалось и успокаивалось… «Девку ему побойчее надо завести, вот и будет решение всех философских вопросов! – подумал Писатель. – Проговорю ему это – с цитатами из классиков, ясное дело…». Приятели вновь разошлись, теперь уже навсегда.
Музыкант быстро уходил в осеннюю русскую ночь. Писатель оставался в полосе неясного света, отбрасываемого яркой Луной.
…………………………..…………………………………………….
………………………………………………………………………..
Придя домой, Музыкант не стал торопиться. Он внимательно осмотрел гитару, подстроив ее, остался доволен. Музыкант хотел поставить пластинку Баха, но очень долго выбирал, что именно, так и не решившись ни на что. Наткнувшись на капризы Паганини, он страшно рассмеялся и на минуту замер… Он решил, что Музыка будет с ним и там, и там она будет вечно.
Затем он быстро встал и пошел в кладовку, где было все приготовлено заранее. Достав из тайника свечу, веревку и иконку, он вернулся в свою комнату, чтобы проститься с нею. Неожиданно хлопнула входная дверь – некстати вернулся старший брат, живший отдельно, но иногда навещавший их. Музыкант побелел и начал быстро сбрасывать вещи в какой-то сиреневый пакет, случившийся рядом. Нашарив в кармане спички, он немного успокоился: «Спички на месте, спички на месте…», – и торопливо вышел в коридор.
