Ион Друцэ - Живой голос народа
Обзор книги Ион Друцэ - Живой голос народа
Ион Друцэ
Живой голос народа
Они шли в пешем строю, бесконечными колоннами. Они ехали длинными автоколоннами — солдаты в кузове, пушки, прицепленные к грузовикам, мягко тряслись на ухабах. Они шли по двое, трое или в одиночку, шли по лесным, степным, незнакомым им тропам, продвигаясь к сердцу Европы, на запад. Рядовые пехотинцы, медицинские сестры, офицеры связи, прифронтовые сиротки и вся та огромная, могучая и неукротимая волна, которую называли фронтом.
Вставай, страна огромная…
Весь мир был тогда в движении, шла великая, казалось, последняя на этой планете битва… Четыре года через нашу маленькую деревушку двигались армии, фронты, солдаты. Я не помню теперь ни их лиц, ни их погонов, ни чем они были вооружены, но помню все их песни. То ли потому, что доводилось им проходить через наши края весной или летом, то ли приказ им был дан такой, а может, душа того требовала, но почти все солдаты пели. Они пели строем, пели, сидя в своих грузовиках, пели за скромной трапезой в крестьянской хате. Мы, подростки и юноши тех лет, хватали их песни на лету и с теми солдатскими песнями вступали в будущую жизнь.
Три-четыре строфы, припев да незатейливая мелодия, но какое это великое явление — живой, человеческий голос, какая удивительная мощь! Поразительна способность песни впитать в себя и зацементировать на вечные времена определенное состояние человеческого духа. На своей скромной маленькой площадке песня способна вместить в себя и историю страны, и горе народное, и превратности отдельной человеческой жизни, и запахи трав в пору сенокоса, и длинную вереницу осенних перелетных птиц, и печаль одиноко растущей в поле вишенки, и трепет едва уловимой человеческой мечты, а всего-то делов три-четыре рифмованные строчки да припев, да нехитрая мелодия…
Иногда по отношению к произведениям искусства так же, как и по отношению к живому человеку, применяется емкое, несколько загадочное определение — судьба. Говорят, например, судьба такого-то романа, судьба такой-то пьесы, судьба такого-то фильма. Они и вправду чем-то загадочны, эти произведения искусства, если последить за тем, как они прорастают в нашу жизнь, как ширится и углубляется их влияние, как неведомые нам дотоле события вдруг переплавляются и становятся нашим собственным жизненным опытом. Созданные иногда по случаю, по заказу, мельком, на ходу, эти песенки вдруг начинают спорить с самым главным властелином нашего бытия — с временем, и, созданные на одну спевку, для одного вечера, они затем живут долгие годы и трудятся без устали на фронтах той невидимой и яростной борьбы, которая называется духовной жизнью народа.
Откуда они берутся, эти песни? Трудно сказать. Художественная энергия общества движется по тем же законам, что и подпочвенные воды, — мы не владеем точной картой накопления и формирования этих вод, но в нас постоянно живет крайняя жизненная необходимость приобщения к этой влаге. И хотя мы не знаем, где и как текут эти подземные источники, мы их постоянно ищем и находим там, где они сквозь земную толщу прорываются на белый свет. По этим же вот законам мы и не можем предугадать, где и когда родится задушевная песня, но мы всегда готовы к встрече с ней. И они к нам идут, эти песни, идут, как и подпочвенные воды, длинными и трудными путями.
Бывает, что об определенном периоде в жизни народа пишутся рассказы, повести, эпопеи, затем снимаются фильмы и ставятся спектакли по этим произведениям. И когда уже кажется, что история свершилась, сказав свое последнее слово, вдруг двое мало кому известных художников по заказу не то радио, не то телевидения сочиняют небольшую песенку. И в один прекрасный день, вместе с радиопередачей «С добрым утром» или с другой какой передачей, эта песенка врывается в жизнь страны с такой энергией, проникает в такие глубины человеческого существа, переворачивает и переосмысливает такие пласты пережитого, что вдруг начинают тесниться вчерашние шедевры, и эта крошка, переняв у них пальму первенства, сама становится Историей.
Бывает, конечно, и иначе. Бывает, что по горячим следам событий, где-то в пустынном поле, на помятом тетрадном листочке родится произведение такой глубины и неповторимости, что потом, когда отшумят великие события, когда художники вселятся в удобные дома, засядут за полированными письменными столами и начнут писать на прекрасной финской бумаге, им не подняться уже будет до той высоты полета, до той пронзительной и светлой грусти, которая им так легко, с ходу, далась в том пустынном поле.
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
Великие потрясения, как правило, нарушают структуру первоэлемента жизни общества — семью. Наступает час, и люди расстаются. Одни на время, другие очень надолго, третьи навсегда. Тоскует сердце, тоскует душа, тоскует все человеческое существо, и кто помнит войну, тот, несомненно, помнит и эту массу живых, тоскующих голосов. Явление это древнее, как, может быть, древни войны на земле, но оно лежало растворенным в воздухе, пока не пришел поэт и не облек в слова то, что так долго и так упорно просилось наружу.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой…
Песни Великой Отечественной войны — явление удивительно чистое и благородное. Они не давят на тебя сложной художественной конструкцией, они не будят в тебе великие вопросы, чтобы потом оставить где-то в поле на одинокой тропке. Эти песни идут к тебе или не идут, запоминаются или не запоминаются по тем же законам, по которым один человек шел и увидел небо над головой, а другой шел рядом, но неба не увидел, хотя в те годы небо открыто было всем и песни шли к любому и каждому.
Еще не высохли чернила, которыми писал поэт, мелодия еще лежит в черновых нотных записях, а песню уже поет вся страна. Не слушает, а поет, именно поет, перенимая мелодию друг у друга не с кассеты на кассету, а с живого голоса на живой. И они живут в народе, эти песни, живут, думается мне, главным образом потому, что они вошли в наше сознание не голосами модных эстрадных певиц, а запомнились пропетые нашими собственными, усталыми, простуженными и неумелыми голосами.
Между прочим, стоило бы поговорить о традициях, о культуре голосового, или, как его еще называют, вокального искусства. Технический прогресс не должен оборачиваться против красоты и богатства человеческой индивидуальности, иначе этот прогресс может легко превратиться из нашего союзника в нашего врага. Широкое распространение звукозаписывающей и звуковоспроизводящей аппаратуры прекрасно само по себе. Оно играет огромную роль как проводник культуры в массы, но это же явление имеет и свою негативную сторону. Благодаря множеству всевозможных передатчиков мы ежедневно так окружены профессиональными или полупрофессиональными исполнителями мелодий, что подчас эти механически воспроизведенные песни начинают глушить наши собственные живые голоса. А человек для полноты проживаемой им жизни должен обеспечить свои нужды собственным голосом, как бы тих, как бы неловок он ни был. Человек должен культивировать и всегда ощущать, всегда чувствовать свой собственный голос, потому что голос — это формула свободы, гарантия достоинства, величайшее проявление духа, и в трудные дни испытаний человека поднимали на подвиг, на верную смерть поднимали не чужие голоса, а его собственный живой голос.
Темная ночь,
Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают…
Какое-то время после войны эти песни составляли главное содержание нашей культурной жизни. Их было великое множество, популярны они были чрезвычайно — вероятно, и сегодня еще в душе каждого человека старшего поколения все теплятся угольки тех своих заветных песен. Эти песни вместе с небогатой еще тогда военной прозой составляли главное богатство нашей литературы. Наращивание походных мотивов продолжалось долгие годы. Создание художественной летописи народа, которая наравне с научной составляет главный остов общественного сознания, не всегда по плечу одному поколению. С приходом молодых художников мотивы прошлого, тема войны продолжали углубляться, выкристаллизовываться, хотя, разумеется, вместе с ней развивались и другие темы. Время брало свое. Страна жила первыми послевоенными новостройками, целиной, на смену военной прозе шла уже проза деревенская.
Война, уходя в прошлое, становилась на наших глазах Историей. Могилы павших прорастали из года в год новыми поколениями трав. Ветераны уже передали своим потомкам все, что они помнили, все, что они считали существенным и поучительным. Многотомные труды о минувшей войне уже переводились на другие языки. Эпопеи, фильмы и спектакли, в каком-то смысле суммировав прошлое, исчерпали тему. Но жажда все еще не проходила, и человек, прошедший войну, все еще оставался в ожидании единственного, неповторимого образа второй мировой войны…
