Елизавета Каспарова - Путешествие вокруг Солнца на земном шаре
Обзор книги Елизавета Каспарова - Путешествие вокруг Солнца на земном шаре
Елизавета Каспарова
Путешествие вокруг Солнца на Земном Шаре
Вместо предисловия
Выражая автору благодарность за оказанную мне честь — написать вступительные слова к ее первой книге, сразу оговорюсь, что воздержусь от хвалебных эпитетов — зачем они тем, о ком Оницура сложил такое хокку:
Не из обычных людей
Тот, которого манит
Дерево без цветов
… И просто поделюсь мыслями, невольно пришедшими по прочтении рукописи.
Курьезные, досадные, удивительные и чудесные события нашей жизни… Кадры, фрагменты, ситуации, почему-либо оставшиеся в памяти. Однако, хотя это может быть и не очевидно на первый взгляд — каждая такая «живая картина», от сложной многофигурной до элементарной, состоящей из обрывка случайно услышанной фразы, вовсе не бусина или бисер, годные лишь для нанизывания на нитку времени или вышивания узора чьей-нибудь биографии. Каждое событие нашей жизни вполне самодостаточно, завершено и гармонично. Его очарование именно в полноте и сюжетной завершенности.
Момент жизни — предмет созерцания, картина в раме, пейзаж с бесконечной воздушной перспективой, уводящей нас прочь от банальной временной нити, натянутой лишь силой вышколенного традицией воображения.
Стоит вслушаться в звучание слова «событие», ведь это — со-бытие всего со всем, космос, вселенная. Может быть, мы как раз и храним в памяти лишь те мгновения нашей жизни, в которых, пускай бессознательно, смогли уловить, восчувствовать бесконечное? Потому лелеем в своих сердцах и едва коснувшееся щеки дуновение теплого ветра давно минувшего лета, и улицу в дачном поселке, хранившую в дальнем конце волнующую тайну еще непрожитой жизни. Мгновения — окна, мгновения — двери, мгновения тихого всепоглощающего счастья события.
Но лучше вновь обратиться к японской поэзии. Камакура-но Удайдзин:
Если б в нашем мире
Ничто не менялось вовек!
О, лодчонка на взморье!
Рыбак в ней правит веслом,
Второй — бечевой ее тянет.
«Мгновение остановлено». Рыбаки продолжают свои нехитрые действия. И, вместе с тем, остаются недвижимы. Тянут уже не утлую лодчонку, — управляют пространством и временем. Путешествуют на Земле вокруг Солнца…
Мастер пустотыМоей сестре Жене, Маме и Папе
От автора
Автор искренне благодарит всех, кто, так или иначе, способствовал появлению этой книги на свет:
РЕАЛЬНЫХ ПЕРСОНАЛИЙ:Прежде всего, я сердечно благодарю мецената и друга — Карена Ионесова за спонсорскую помощь в издании книги.
Большое спасибо Коле Митрофанову и Алене Громовой за совет да любовь.
«Аригато!» — Андрею Суматохину (Джибре) — за понимание и редактуру.
Алхимику, Майклу, Шурке, Свиньку — за то, что, как говорится, «они есть», умеют рассказывать интересные истории и главное — в них попадать.
Павлу Яриловцу (Палычу) — за стихи. Максиму Коняеву — за фотографии.
Максиму Боттичелли — не только за фотографии…
Игорю Юганову — за показанный пример.
Доктору Р. - за обучение и лечение.
Моим первым читателям, рецензентам, доброжелателям — за веру в меня и поддержку.
ВИРТУАЛЬНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ:Любимым группам, создававшим музыкальный фон во время написания книги:
Led Zeppelin — за ощущение радости бытия, молодецкой удали и тонкой готической грусти.
Сocteau Twins — за дуновения психоделического ветерка, звездное море у меня в квартире, пение наперегонки, стихи на языке птиц и рыб.
Кино — за состояние «моно-но аварэ» (грустное очарование вещей).
Аквариум — за чародейство, афоризмы, приступы дежа вю.
Целую всех, Лиза Каспарова.
Москва, весна 1998.
Часть 1
Предчувствие встречи
Явление, замеченное многими, — я называю его «предчувствие встречи». Когда ты идешь на встречу с кем-то, то обязательно столкнешься с «человеком — предвестником», удивительно похожим на того с кем намериваешься встретиться. Особенно часто это бывает, когда много думаешь о ком-то, и вот тогда улица начинает подкидывать тебе двойников всех сортов, причем один будет копировать походку, у другого будут такие же волосы или черты лица, а то вдруг громко прозвучит его имя, а когда ты судорожно обернешься, то увидишь, к примеру, мать, зовущую своего ребенка. Или оно будет написано на чьей-то сумке, напечатано в книжке, которую читает незнакомая девушка на эскалаторе, нацарапано гвоздем в подъезде, куда ты зашел, чтобы переждать дождь…
Красота жизни
Существует «предчувствие встречи» другого рода; оно бывает реже, и что самое важное — ничем не индуцировано.
Ты не думаешь о человеке, сто лет его не видел, может быть даже и забыл его, но вдруг где-то впереди начинает маячить смутно знакомая фигура (предвестник); и ты начинаешь что-то припоминать. Догоняешь. Присматриваешься. Вглядываешься — не он, однако непостижимым образом встречаешь его — «настоящего» через десять минут. В ИЗО-кружке: сладко пахнущая гуашь в пластмассовых баночках, звук споласкиваемых (быстро-быстро) в стеклянных банках кистей, руки- все в разноцветных пятнах… Пряники, хлеб, покрытые лаком, а также муляжи фруктов и овощей, всегда со следами зубов, тщетно искусанные, обглоданные — самые желанные, может быть потому, что они — архетипы, чистые объекты искусства?
* * *1 января — всегда такой длинный зимний день, по нему можно бегать, как по коридору в детстве.
* * *Мыло у нас в ванной — немецкое, пахнет детством. Такое же было у нас в наборах «Парикмахер» и «Доктор» вместе с пластмассовыми ножницами, гребенками, и трубками для выслушивания кукольных сердец. На этом мыле была вытеснена киска — одна половина черная с белым глазом, другая белая с черным — инь-ян в кошачьем исполнении.
Детство
Часто вспоминаю нашу старую квартиру. Коридор: свекольного цвета палас, справа- шкаф, старенький, пропахший сладкой книжной пылью, — за стеклом заветная мечта: две проволочные корзинки с бумажными цветами — выцветшие бледно-голубые и бледно — розовые. У шкафа круглая, плотная ручка, приятно помещающаяся в ладошку. Был еще там китайский божок с качающейся головой, он был похож на нашу с сестрой учительницу английского языка.
Но самое главное было не в этом, а в ощущении «спрятанной двери». Если закрыть дверь, в комнату, и желтую, деревянную дверь в нашу детскую, и остаться в темном коридоре одной — можно почувствовать, что где-то рядом имеется еще одна дверь — я часто видела ее в снах — в другой мир. Помню, что это ощущение таинственной двери, спрятанной в нашем коридоре, было очень реальным, а оттого почти мучительным. Я часто стояла в коридоре одна, в полумраке, и смущалась, когда меня обнаруживали родители.
Существовали еще два места, где я чувствовала присутствие той самой «двери» — это был огромный шкаф, стоявший у нас в детской, в который я залезала и сидела, пока не задыхалась. Вторым таким местом был балкон — но там надо было закрывать глаза, там было слишком светло.
Школа
Помните тот рассказ из «Родной речи», про подпольщиков и их дочку, которая перепрятала запрещенный шрифт из-под подушки в кувшин молока и все пила, пила, пила это молоко. А жандармы ничего не нашли.
* * *Польский мультик про крота навевает галлюцинации.
* * *«Тихий Дон» — история про одного очень спокойного испанца.
Детство
Мы срывали лепестки у ромашек и делали «ногти».
* * *Как пахла серебряная фольга из-под чая со слоником! Мы с бабушкой вырезали из нее звездочки на Новый год, для елки.
Школа
Зимняя темень. Мама будит тебя — пора вставать — некоторое время ты еще сонно надеешься, что мама ошиблась, что ночь еще…. Но ты уже слышишь из кухни — знакомое треньканье пианино на мотив «Легко на сердце от песни веселой…», пианист Родионов, ноги на ширине плеч, вдохните, шагом марш, руки вверх, поворот, а теперь проделайте водные процедуры. Надеваешь сопротивляющуюся форму, не попадая в рукава, опять забыла подшить эти воротнички, манжеты, и потом — сколько раз тебе повторять, что портфель надо собирать вечером. Скорей, скорей — на кухне уже горны трубят — «Пионерская зорька»; жирный, с поучающими интонациями голос какого-то противного мальчишки: «Я тебе, я тебе, я тебе говорю сперва: научись, научись, говорить слова! Что это такое „медведь“ — без „ведь“?», ему вторит хор.
Наконец — троллейбус — остановка — и вот она — школа: чернеющий каменный дом; противоестественно высокие окна, часть еще темные, зато другие полосами, по три-четыре вряд уже горят холодным светом. На фасаде — Пушкин и Толстой неприветливо смотрят на Горького и Маяковского.
