Евгений Костюченко - След мустанга
— Об отце многие знают, — сказал Питер. — Если незнакомец просит о помощи, нельзя отказывать.
— Он поедет один? Ты же сам говорил, что тут у вас даже вдвоем опасно ездить.
— С ним поедет Полли. Она всегда ему помогает в таких делах.
— Можно мне тоже с ними? — спросил Кирилл.
— Не знаю. Как отец скажет, — ответил Питер, переглянувшись с сестрой.
Она не смотрела в их сторону, и Кирилл до сих пор не услышал от нее ни слова. Они нагрузили тележку, обвязали поленья сверху и осторожно тронулись вниз по косогору. От деревни в сторону реки удалялся всадник. Когда он скрылся за рощицей, Питер сказал:
— Наверно, плохи у них дела, если они послали за отцом. Эти пастухи нас не любят.
Отец стоял на крыльце. На нем был черный сюртук и белая рубашка со стоячим воротником. Лысину скрыла широкополая черная шляпа. В одной руке у него была кожаная сумка, в другой блеснула узкая ножовка.
— Оказывается, среди техасцев попадаются неплохие лесорубы, — сказал он. — Хорошая работа, Крис. Твой друг еще не проснулся. Он проснется через два дня. Не беспокойся, у него все будет хорошо. Нам надо навестить еще одного раненого. А ты отдыхай.
— Я не устал.
— Крис хочет поехать с вами, — сказал Питер.
Старик испытующе поглядел на Кирилла из-под низко надвинутой шляпы.
— Хорошо. Поедем втроем. Седлайте коней, нам надо спешить.
Кирилл живо переоделся и зарядил револьвер. Опуская его в кобуру, он вдруг понял, что впервые за много лет у него выдались подряд целых три дня, когда он не носил оружия. Эти три дня пролетели, как один час. С той самой секунды, когда он встретил Полли в ущелье, время потекло иначе.
Да, те три дня, за которые он «смог поладить» с дубом, пролетели, как один час. Но за те же три дня он постарел, наверно, на тридцать лет, ожидая, чем закончится лечение Энди Брикса. Мысленно он уже дважды похоронил его: когда стаскивал обмякшее тело с седла, и когда увидел в постели — обнаженного и окровавленного. Он боялся себе в этом признаться, но ему не верилось, что Энди выживет.
И хуже всего было то, что Кирилл был во всем виноват. Это он предложил ехать по сухому руслу. Это он не заметил чужих следов перед поворотом. И он не только опоздал с выстрелами, но и стрелял поверх противников. Он не хотел никого убивать, ему казалось, что достаточно будет их припугнуть. Он ошибся, и вот теперь за ошибку расплачивается друг.
После таких рассуждений он еще раз прокрутил барабан кольта и несколько раз взвел и плавно опустил курок, слушая, не скрипит ли пружина.
4
Когда он вывел своего мерина из конюшни, Полли с отцом верхом на лошадях уже гарцевали во дворе. Кирилл не сразу узнал свою спасительницу, вновь одетую по-мужски. На ней была алая сорочка и фиолетовый замшевый жилет с золотым шитьем. Белая фетровая шляпа, казалось, только что покинула витрину дорогого магазина.
Кирилл невольно задержал взгляд на седле. Такие обычно называют северными, и ковбои не пользуются ими из-за излишней тяжести и длины. Слишком много тисненой толстой кожи, слишком много серебра. Широкая подпруга, сплетенная из разноцветных шнуров, была украшена кисточками. Седло казалось неоправданно роскошным. Однако ни одна деталь здесь не была лишней.
Вычурное тиснение на коже сиденья и фартука своим рельефом позволяло всаднику надежно удерживаться в седле, а не елозить бедрами. Серебряная отделка швов предохраняла их от гниения. И даже кисточки, свисающие с подпруги, делали свое дело — они раскачивались и отгоняли слепней от брюха лошади. Кирилл все это понимал, но ведь Полли не намеревалась пересекать континент, а просто собралась навестить соседнее ранчо.
«Если бы мы были в городе, я бы решил, что она нарядилась для меня, — подумал он. — Да ну! Она меня и не замечает. Кто я ей? Бродяга»…
Сейчас ее можно было принять за богатую мексиканскую помещицу, а отец, весь в черном, был похож на священника. Рядом с ними Кирилл, наверно, выглядел батраком. Старик передал ему ножовку, он опустил ее в ружейный чехол за седлом, и они поскакали к реке.
Дорога шла вдоль проволочной изгороди, отделяющей от целины вспаханное, но незасеянное поле. Молодая рощица за поворотом расступилась перед всадниками, и бледные листья прошелестели над головой. За тонкими серебристыми стволами чернели обугленные пни, следы давнего пожара. Кони перемахнули через сверкнувший под копытами ручей и спустились к броду.
За рекой поднимались холмы, поросшие редкими пятнами кустарника. Среди зелени травы тянулись длинные песчаные языки, часто кончавшиеся промоинами и оврагами.
Из-за холма выглянуло колесо ветряка, сверкающее лопастями на солнце. А вот и само ранчо — двухэтажный хозяйский дом, высокий амбар и приземистый барак с подслеповатым окном и жестяной трубой. Ни лошадей у коновязи, ни скота в загоне не было. Подъехав ближе, Кирилл увидел, что окна хозяйского дома закрыты ставнями, а на двери висит замок. Двери амбара, сорванные с петель, прислонились к стенке. С блока подъемной балки амбара свисал обрывок веревки. Похоже, на чердак давно уже не поднимали ни одного тюка сена. И хотя лопасти ветряка вращались под легким ветром, Кирилл не расслышал работы насоса, качающего воду из скважины — ветряк крутился вхолостую.
На ограде загона сидел тощий ковбой в широкополой шляпе.
Подскакав к нему, старик спросил, осаживая коня:
— Что тут у вас стряслось? Кого ранили?
Ковбой выплюнул табачную жвачку.
— Я просил приехать только доктора.
— Вот мы и привезли тебе доктора, — сказал Кирилл. — Где раненый?
Тощий кивнул в сторону барака. Старик повернулся к Кириллу:
— Ты пойдешь со мной. Дочка, разведи огонь в жаровне. Вот тебе железный клин, как следует разогрей. Докрасна. Мы тебя позовем.
Он первым вошел в барак, Кирилл последовал за ним. Внутри было темно и душно. У окна, занавешенного грязной тряпкой, лежал на драном тюфяке тщедушный парень с перевязанной до локтя рукой. Он был в исподнем, сапоги и одежда валялись рядом на полу. Раненый прерывисто хрипел, выпуклые веки закрытых глаз блестели от испарины. Старик наклонился над ним и взялся за запястье здоровой руки.
— Парень, твое сердце играет барабанную дробь, — проговорил он через полминуты, вытирая пальцы платком. — Куда ты так торопишься?
— Мне ничего не помогает, — сказал раненый. — Я умру, да? Умру?
— Не сегодня. Кто тебя так замотал?
— Я сам…
Старик покачал головой и размотал окровавленную тряпку.
— Это гангрена? Да? Гангрена? — спрашивал раненый, отвернувшись к стене.
Старик внимательно оглядел заплывшую рану, а потом стал осторожно прощупывать руку выше посиневшей кисти, всматриваясь под разными углами в следы своих пальцев и даже обнюхивая их.
