Евгений Костюченко - Шайенский блюз
Но и в этой темноте ему было видно, что лес неузнаваемо изменился. Вместо могучих сосен склон покрывали низкие деревца. Кое-где на ветвях болтались пожухлые бурые листья. А под деревьями на палой листве искрился иней.
«Кажется, я забрался слишком высоко», — подумал Степан и оглянулся. Но не увидел ничего, кроме непроницаемой стены тумана, надвигавшегося на него снизу.
42. Ты не один
— Да вот же он! — прозвучал в темноте голос Джека Тандерса.
— Я же говорил, что он выйдет сегодня! — радостно отозвался Домбровский. — Говорил? Жаль, мы не успели заключить пари!
«Как они тут оказались? — удивился Гончар, чувствуя, как сильные руки поднимают его с земли. — И почему Тандерс говорит по-русски?»
— На ногах держишься? — спросил Домбровский. — Вот и молодец. От тебя больше ничего не требуется. Только переставляй ножки, топ-топ, и потихонечку, полегонечку вылезаем…
— Пить, — с трудом выговорил Степан.
— Ранен? Спина вся в крови.
— Ерунда. Дайте воды.
— Сейчас дадим, сейчас.
— Я смочу тебе губы, станет легче, — сказал Тандерс. — Ну-ка, постой.
Влажная тряпка скользнула по лицу Степана, и он впился в нее зубами, чтобы выжать в рот хоть каплю воды. Сглотнув, он вдруг и в самом деле почувствовал облегчение.
— Вот пусть тебя сначала доктор посмотрит, тогда видно будет, — сказал Домбровский. — Можно ли тебе пить воду или нельзя. Или можно пить только воду, а все остальное нельзя. И это будет ужасно, потому что мы такую поляну накрыли! Где ж тебя так зацепило?
— По дурости, — выдохнул Степан. — Затеял пальбу в упор. Сам виноват. А где князь?
Вместо ответа оба рассмеялись и быстрее потащили его вверх. Он почувствовал под босыми ногами твердую дорогу. Впереди вспыхнул яркий свет. Он исходил из двух низких прямоугольных фонарей, и Гончар зажмурился, не выдержав пронзительного сияния. Когда же он открыл глаза, то увидел, как странно одеты его друзья. Под распахнутой кожаной курткой Домбровского виднелся грубый свитер. А Тандерс был в дубленке, под которой сияла белоснежная сорочка, и приспущенный галстук сбился набок.
— Что за маскарад? — спросил Гончар, и они снова расхохотались.
— К доктору, — задыхаясь от смеха, просипел Тандерс, — срочно к доктору, пока у пациента крыша не съехала окончательно.
Они подвели его к низкой черной машине. Мягко шелестел двигатель.
— Эта повозка называется автомобиль, — серьезно произнес Домбровский. — Она способна ездить без помощи лошадей. Как паровоз, например.
— Хватит издеваться, — слабеющим голосом попросил Степан. — И отпустите меня. Сам дойду.
Он сам дошел до машины и открыл заднюю дверь. Почему-то он был уверен, что его место там. И еще он был уверен, что в машине его кто-то ждет. Он даже догадывался — кто. Но боялся в это поверить.
— Я же обещала тебе, мы найдем друг друга, — сказала Милли.
— Не помню.
— Вспомнишь. Все вспомнишь.
— Можем ехать? — спросил Тандерс, садясь за руль.
— Да, и побыстрее, — приказала Милли.
Машина мягко рванулась, и Степана вжало в упругие подушки сиденья. За окном мелькали темные силуэты деревьев. Под колесами погромыхивала неровная дорога. Вот впереди показались цепочки фонарей, машина вывернула на шоссе и понеслась почти бесшумно, словно по воздуху.
— Я не поверил, что ты погибла, — сказал Гончар, разглядывая дорогое лицо.
— Ты о чем? — она поднесла палец к подбородку, ненадолго задумавшись. — Ах да, ты же только что оттуда.
— А ты — не только что?
— Не знаю, — протянула она, — стоит ли сейчас об этом?
— Чем раньше, тем лучше, — повернулся к ним Домбровский. — Нечего нюни разводить.
— Ну, хорошо, — Милли сжала ладонь Степана. — Ты только что вышел из ущелья Последней реки. А я покинула его семь лет назад.
— Что? Семь лет…
— Да. И оказалась на обочине. Над деревьями виднелись странные купола. Это была обсерватория, но я подумала, что это какие-то храмы. Подумала, что тут живут монахи. И обрадовалась. Потому что они бы похоронили меня по-человечески. Появился Джек. Увидев меня на обочине, ободранную, в крови, он поначалу решил, что меня сбила машина. Мне и правда досталось.
Она улыбнулась и продолжила с гордостью в голосе:
— Там, на Червивой горке, я вызвалась увести солдат за собой. Думала, они погонятся за лошадьми, а я потом незаметно отстану и поеду им навстречу, вся такая белая и пушистая, сама невинность. «Ой, здравствуйте, а я та самая профессорская дочка, которую вы спасаете!» Как бы не так. Они сели мне на хвост слишком быстро, и мне оставалось только скакать что было сил. Потом я карабкалась по скалам, попала под лавину, висела над пропастью, держась за какой-то прутик. Чудом вылезла. И попала вот сюда.
— Прошло два дня, — сказал Гончар. — Я оставил Тучку в лесу, у нее в гриве еще сохранилась твоя ленточка.
— Да, там прошло два дня, а здесь — семь лет, — спокойно ответила Милли. — Первый год был самым трудным. На счастье, у Джека великолепная библиотека. Я много читала. Привычное занятие помогло мне постепенно освоить новый мир. Твой мир, Стивен. И тогда мне, наконец, стали понятны слова, сказанные Бизоном.
— Бизоном?
— Да, там, на Холме Смерти он говорил не только с тобой. Я узнала, зачем живу. Но это неважно. Важно другое. Мне было сказано — ждать тебя в городе железных мостов. Я вспомнила, о чем ты говорил тогда, в Денвере, когда я тебя лечила в первый раз.
— И что я говорил?
— Это был бред, и я не пыталась запомнить каждое слово. Но в памяти осталось одно: однажды в январе ты остановишься, увидев меня на набережной под железным мостом. Все так и вышло. Ты остановился, и отправился в Небраску, к маленькой глупой девчонке.
— Это было обязательно? — спросил он. — Ну, вот мы встретились. Обязательно было забрасывать меня в прошлое? Мы же все равно встретились!
Домбровский снова повернулся к нему:
— Ты чем-то недоволен?
— Нет, но… Милли, разбойница, ты прожила семь лет без меня! Ты могла сто раз выйти замуж!
— Зачем? Мне нужен был ты, — просто ответила она. — Но не Степан Гончар, который подобрал попутчицу на ночной дороге. А Стивен Питерс, который строил города и водил караваны. И теперь мы встретились.
— Хотя меня никто не спрашивает, я все-таки замечу, — подал голос Тандерс. — Стив, надеюсь, ты не думаешь, что вся эта история затевалась только ради того, чтобы Мелисса Фарбер, наконец, вышла замуж?
— Ничего я не думаю, — махнул рукой Степан. — Ничего не думаю, ничего не понимаю, и, боюсь, что ничего никогда не пойму.
