Клифтон Адамс - Красные рельсы
Конкэннон пробормотал что-то невнятное.
— Вот что тебе нужно делать, Конкэннон: ровным счетом ничего. Ты забудешь Эйба Миллера, нитроглицерин и все остальное. Скажешь своему шефу, что дело слишком давнее. — Он сделал паузу, чтобы усилить значение сказанного. — Сделай так, Конкэннон, и нам не придется тебя убивать.
Глава третья
Первое, что Конкэннон услышал потом, был голос сержанта Марвина Боуна.
— Очнитесь, Конкэннон! У меня много дел, и мне некогда щекотать всяких там железнодорожников…
Конкэннон с чувством сильного отвращения вернулся в реальный мир. Голова его раскалывалась. Ему казалось, что у него сломаны все ребра. Он лежал на спине, окруженный любопытствующими зеваками, хотя на Банко-Эллей вид избитого человека давно перестал возбуждать интерес.
Он понял, что его вытащили из узкого прохода между лачугами на освещенное место напротив «Дней и ночей».
— Давно я здесь? Боун пожал плечами:
— Минуты две-три. Я услышал, как вы закопошились, и вытащил вас на свет. Кто это вас так?
— А зачем это вам? Хотите их поблагодарить? Полисмен усмехнулся. Прохожие поняли, что спектакль окончен, и стали нехотя расходиться.
— Вы можете идти? — спросил сержант. Конкэннон что-то проворчал с угрюмым видом: рано или поздно идти все равно придется. Боун помог ему встать сначала на колени, затем в полный рост, но увидев, что он пошатнулся, усадил его на ступени крыльца «Дней и ночей».
— Держите, — сказал Боун едким тоном, протягивая Конкэннону его револьвер. — Он скромненько лежал на той улочке, где я вас нашел. Интересно, зачем вы вообще его носите.
Конкэннон поднял голову. Он повел себя как нельзя глупее и прекрасно это понимал. Но он чувствовал себя слишком плохо, чтобы об этом размышлять.
Последние «зрители» уже разбрелись кто куда; Боун и Конкэннон на время остались одни.
— Сколько их было? — спросил Боун.
— Двое. И еще сутенер со Второй улицы. Он рассказал полисмену все, что помнил. Боун почесал подбородок.
— Вы считаете, что одним из ваших «приятных» собеседников был Эйб Миллер?
Конкэннон подумал.
— Нет. Не знаю почему…
— По-вашему, это те, кто грабил поезд? Этот вопрос Конкэннон уже успел обдумать:
— А зачем бандитам вертеться в такой близости от места преступления, если они могут преспокойно укрыться в надежном месте?
— Я надеялся, что это объясните мне вы.
Конкэннон слабо улыбнулся. Тут он заметил, что кровь течет из его носа на жилет.
— Боун, у меня был трудный вечер. Меня угощали отравленным виски в кафе «Париж». Я целый час трепался с покалеченной проституткой в лачуге на Второй улице, а напоследок получил по башке. Неужели обязательно задавать мне вопросы, на которые я могу ответить?
Полисмен по-волчьи оскалился:
— Ладно, поговорим завтра. Если вы доживете до завтра…
Боун стал удаляться в направлении Бэттл-Роуд. В этот момент по ступеням крыльца сбежала Лили Ольсен, державшая под мышкой Сатану. Она в ужасе посмотрела на Конкэннона:
— Что с тобой?
Конкэннон тяжело вздохнул.
— Это долгая история, Лили, и я пока не в силах ее повторять.
Лили посмотрела на него внимательнее.
— У тебя что, сломан нос?
— Не знаю. Можно у тебя почиститься? Хозяйка заведения без лишних слов подобрала кота и подала другую руку детективу. Посетители бара с деланным безразличием проследили, как он, хромая, бредет вдоль бара и поднимается на второй этаж.
— Садись, — сказала Лили, открывая дверь своей квартиры. — Выпить найдешь сам. Я скажу Бобу, чтоб нагрел воды.
Лили исчезла; Конкэннон потянулся за бутылкой, взглянул на зеркало в рамке, усыпанной алмазной пылью, и скорчил гримасу.
Виски согрело его, боль в груди уменьшилась. Но лицо и одежда были в плачевном состоянии. Он сел на кровать и снова приложился к бутылке.
Конкэннон слишком устал, чтобы размышлять о своем последнем приключении. Голова его была пуста, и он большими глотками пил фирменный напиток Лили. Он давно уже здесь не был, но ничего не изменилось, если не считать новых предметов роскоши. Стены были обиты коричневым и красным бархатом; огромное зеркало в золоченой раме было точь в точь как в денверском отеле «Виндзор». Большая лампа, стоявшая на краю туалетного столика, излучала мягкий свет сквозь абажур в виде букета роз.
В целом комната в точности отражала вкус преуспевающей сводницы с Банко-Эллей и нравилась Конкэннону.
Когда Лили вернулась с большой миской горячей воды, Конкэннон уничтожил больше половины бутылки. Лили разложила перед собой необходимые вещи и с профессиональной сноровкой принялась за работу: забрала из рук Конкэннона бутылку, расстегнула жилет и в одно мгновение раздела до пояса.
Затем намылила мочалку сиреневым мылом и стала приводить в порядок своего гостя.
— День или два поболит, конечно, но я думаю, что ребра целы. Хочешь, я пошлю за врачом?
— Нет. Мне нужно просто поспать, а потом как следует поразмыслить.
Лили осторожно смыла кровь и грязь с его лица, смазала царапины и синяки.
— Тебе никогда не хотелось сменить работу? — спросила она, дотрагиваясь до старых шрамов на его плечах и груди.
Конкэннон издал ничего не означающий звук и растянулся на кровати.
— Мы могли бы пожениться и управлять заведением вместе, — продолжала Лили равнодушным тоном. — Согласись, это все же лучше, чем получать по морде в темных переулках.
Она говорила об этом уже не впервые. Но Конкэннон не мог понять, насколько искренне это предложение. Он стал задумчиво смотреть, как Лили готовит ему бинты. Она была как бы похожа на комнату, в которой жила; Конкэннону было хорошо в ее обществе, но он сомневался, что сможет испытывать к ней нечто большее.
— Ну-ка, сядь, — сказала она.
Конкэннон выпрямился, скрипнув зубами от боли, и замер, как статуя; Лили растерла ему бока какой-то мазью и обмотала полосками из простыней. Завершив операцию, она отошла на шаг и задумчиво посмотрела на свою работу.
— Это поддержит твои ребра какое-то время. Но лучше бы тебе показаться врачу.
— Ты мой лучший врач, Лили.
В конце концов, ее предложение могло оказаться вполне разумным. Женившись на хозяйке притона в Банко-Эллей, он сразу избавился бы от многих забот. Сейчас, сидя рядом с Лили под розовой лампой, он находил ее идею довольно удачной… Она протянула ему бутылку; он выпил еще.
— Ложись, — сказала она вполголоса. Конкэннон повиновался. Она сняла с него туфли, расстегнула и стащила брюки. Он остался лежать в одних кальсонах, обессиленный и полупьяный. Потом по привычке потянулся к ней. Лили мягко оттолкнула его.
