Макс Брэнд - Пастырь пустыни
— Очень хорошо, — сказал Ингрэм, — если вы принадлежите какой-нибудь церкви…
— В церковь меня приводили однажды, когда я был ребенком, — сказал вор. — Больше она меня не интересовала. Но сейчас, когда я оказался здесь, вдруг ни с того ни с сего мне подумалось, что это подходящий момент выяснить, что там, на другой стороне. Что скажешь, Ингрэм?
— Вы хотите сказать, что находитесь в раздумьях? — спросил Ингрэм.
— Ну да, в раздумьях. Это будет конец — вроде как заснешь и никогда не проснешься? Слушай, ты умный парень. Неважно, что вы там болтаете, когда торчите в церкви, — я хочу, чтобы ты выложил мне сейчас всю правду. Я никому не расскажу, можешь быть уверен.
— Разумеется, будущая жизнь существует, — сказал Ингрэм.
— Можешь доказать?
— Да. У животных есть плоть и разум. У человека есть нечто большее. Он рождается, имея плоть, разум и дух. Плоть и разум умирают, но дух — нетленен.
— Говоришь ты довольно убедительно и уверенно, — заметил Чак Лэйн. — Ты и впрямь так думаешь?
— Да.
— Ага, ладно. Тогда вот что: какие у меня шансы попасть туда без… без…
— Какие у вас шансы на счастье? — мягко спросил священник. — Этого я не могу сказать. Только вы знаете, как жили и что думали.
— А причем тут моя жизнь? — удивился конокрад. — Разве то, что в голове, не важнее?
— Да, — сказал Ингрэм. — Грех скорее порождение ума, чем тела. У вас есть что-нибудь на совести?
— У меня? Ну, немного. Я получал удовольствие, когда мог, как сказал кто-то вперед меня. Однажды ударил ножом джентльмена из Чихуахуа. Но это был честный бой. Он набросился на меня со стулом. Еще я застрелил парня в Буте. Но этот подлец болтал повсюду, что разделается со мной. Так что это тоже не считается. А больше ничего важного не было. Эта история с лошадью — пустяк, я просто торопился. Ну вот, малыш, я выложил свои карты. Куда я попаду?
— Вы молоды, — сказал Ингрэм. — Вам немногим больше тридцати…
— Мне двадцать два.
Священник уставился на него в изумлении. О, какая долгая жизнь отпечаталась на лице молодого человека всего за несколько лет!
Чак, видимо, понял, потому что продолжил:
— Но морщины не появляются раньше сорока, — заметил он, — а к этому времени все может повернуться на сто восемьдесят градусов. Понимаете?
— Вы намеревались начать другую жизнь…
— Я всегда хотел быть фермером, если бы смог увеличить свои капиталы. Намерения у меня были нормальные, да денег не хватало.
— А как вы пытались их заработать?
— Главным образом картами.
— Азартные игры?
— Да.
— Вы честно играли, Чак?
— У меня никогда рука не поднималась мухлевать, — откровенно признался Чак. — Ну, мог спрятать в ладони пару карт. И все. А мне всегда попадались жулики гораздо ловчее, чем я сам. Так что все мои выигрыши улетали в трубу.
Ингрэм помолчал.
— Это навредит мне? — простодушно спросил Чак.
Настал мрачный момент, когда нужно было вынести приговор; Ингрэм ответил медленно:
— У вас в прошлом убийство, воровство и мошенничество. И, возможно, еще что-нибудь подобное.
— Что ж, — сказал Чак, — видимо, двери для меня закрыты?
— Не знаю, — сказал Ингрэм. — Это прежде всего зависит от вашего раскаяния.
— Раскаяния? — переспросил его собеседник. — Ну, я не могу сказать, что сожалею о том, как жил. Я никогда не выстрелил человеку в спину и никогда не обжуливал в карты пьяного или дурака. Я пытался обыграть шулеров, но шулеры всегда обыгрывали меня.
— Это все? — спросил Ингрэм.
— Почти все. Кроме одного — я хотел бы оказаться в команде нормальных парней на той стороне. Я всегда презирал хвастунов, головорезов и подлецов, которыми, должно быть, ад битком набит, Ингрэм. Но ты считаешь, что шансы у меня ничтожно малы, а?
В его голосе явно слышалась борьба между тоской и храбростью.
— Никто из людей не может быть вам судьей, — сказал молодой священник. — Если вы верите в милость Божью и сосредоточите на этой вере все свои помыслы, вы можете обрести спасение, Чак. Я буду молиться за вас.
— Помолись, старина, — кивнул Чак. — Пара молитв не причинят мне вреда, зато могут сделать много хорошего. И… послушайте… эй, парни!
— Ну? — спросил кто-то, подходя ближе.
— Я хочу, чтобы Ингрэм взял мои пистолеты. Это все, что я могу оставить после себя.
— Разве у вас нет каких-нибудь поручений, которые я мог бы выполнить? — спросил Ингрэм.
— Не хочу думать о людях, которые остаются после меня, — сказал вор. — У меня есть девушка в… а, не важно. Лучше пусть она никогда не услышит обо мне, чем начнет горевать и оплакивать. Пусть думает, что я сбежал и забыл к ней вернуться. Пока, Ингрэм!
— Джентльмены, — сказал Ингрэм, поворачиваясь к толпе, — я возражаю против незаконного…
— Кончайте с ним быстрее, — сказал кто-то, и внезапно три пары сильных рук подняли Чака в воздух.
Ингрэм услышал за спиной скрип, как от сильного трения, и, бросив взгляд назад, увидел, как под деревом что-то раскачивается и корчится в золотистом свете восходящей луны.
5. Джентльмен с пистолетом
Смерть Чака Лэйна вызвала в городе волну оживления, потому что он не был рядовым вором или обычным преступником, и на следующий день священник случайно услышал один очень серьезный разговор.
Он остановился у дома Васа, чтобы поговорить о работе церковного хора с хорошенькой Астрид — она добровольно вызвалась организовать хор для церкви и проделала основательную работу в этом направлении. Там же топтался Рыжий Моффет; угрожающе взглянув на Ингрэма, Рыжий встал и зашагал прочь, пробурчав что-то в адрес священника.
— По-моему, Рыжий очень меня недолюбливает, — сказал Ингрэм. — Кажется, он имеет что-то против меня. Вы не знаете, в чем причина?
— Не знаю, — сказала Астрид со странной улыбкой. — Не имею ни малейшего понятия!
В этот момент по улице мимо них пронесся верхом на лошади доблестный заместитель шерифа Дик Бинни, и Рыжий Моффет громко окликнул его с противоположного тротуара.
— Бинни! Эй, Бинни!
Заместитель шерифа натянул поводья. Облако поднятой им пыли поплыло дальше по улице, и он стоял, залитый потоками дрожащего солнечного жара. И таким ярким был солнечный свет в этом уголке земли, и такой жар излучала здесь любая поверхность, что иногда молодому священнику казалось, что он живет в призрачном мире. Все было нереальным, окруженным воздушными потоками исходящего жара — или воображения.
Вот и сейчас нереальными казались Ингрэму эти двое мужчин, и лошадь, верхом на которой сидел один из них. Но зато очень реальным был голос Рыжего Моффета, крикнувшего:
