Анна Сьюэлл - Дымка. Черный Красавчик (сборник)
Мы продолжали свой путь; когда же мы довезли господ, куда нужно было, я слышал, как добрый господин сказал:
– Я считаю, что если мы видим какое-нибудь зло, жестокость какую-нибудь и ничего не делаем, чтобы остановить людей, то мы сами становимся участниками злодеяния.
XXXVII. Мрачный Сэм
Как видите, мне, извозчичьей лошади, жилось очень хорошо, потому что мой хозяин ездил сам от себя[8] и находил свою выгоду в том, чтобы его лошади пользовались порядочным уходом и не переутомлялись; кроме того, это был замечательно добрый человек. Но в совершенно иных условиях живет извозчичья лошадь, принадлежащая крупному содержателю экипажей: она попадает в руки наемного извозчика, который думает об одном: как бы выручить побольше денег в день, чтобы ему осталось что-нибудь сверх условной дневной выручки в пользу содержателя. Я мало понимал сам во всех этих делах, но слышал разговоры на нашей бирже и не раз видал, как хозяин Грей бранил извозчиков, возвращавшихся на биржу с измученными лошадьми.
Однажды подъехал к нам плохо одетый извозчик по прозвищу Мрачный Сэм. Его лошадь была совсем заморена, и на ней видны были следы тяжких побоев. Хозяин Грей нахмурился, увидав ее, и сказал извозчику:
– Тебя бы притянуть надо за то, что ты бедную лошадь так замучил.
Извозчик накинул дырявую попону на лошадь и, обернувшись к Грею, заговорил голосом, в котором слышно было отчаяние:
– Если кому-нибудь следует отвечать, так это нашим хозяевам, требующим огромных выручек, и седокам, дающим низкую цену за проезд. Заработать извозчику на хозяина восемнадцать шиллингов в день – это такая каторжная работа, которую не всякий вынесет; ведь надо еще что-нибудь отложить для себя и своей семьи. Как же тут быть? Поневоле выколачиваешь из лошади, сколько можешь, чтобы не умереть с голоду. А у меня шесть человек детей и только один старший может что-нибудь заработать. Дежуришь на бирже четырнадцать или шестнадцать часов в сутки, а уж о дне отдыха и не помышляешь. Вы знаете моего хозяина, Скиннера: он готов всегда прижать человека, и отдыха у него не жди. Не думаю, чтобы можно было больше моего работать. Мне теперь нужно бы купить себе непромокаемый плащ, но я не могу этого сделать, когда дома есть столько голодных ртов. На прошлой неделе пришлось заложить часы, – иначе нечем было бы заплатить Скиннеру Я знаю, что должен навсегда проститься с моими часами.
Некоторые извозчики одобрительно кивали головами, слушая рассказ Сэма.
– Вы, ездящие от себя или работающие на добрых хозяев, – продолжал Сэм, – можете обращаться хорошо с лошадьми, не принося себе ущерба, но я никак не могу этого сделать. У нас есть такса. Вот сегодня я должен был далеко везти седока, – миль шесть, я думаю, пришлось сделать, – и что же? Я не мог спросить больше трех шиллингов: обратно же пришлось ехать порожняком. То же самое случается постоянно. Прибавьте к этому тяжесть поклажи, которую то и дело возишь, – ведь господа не думают: они положат пропасть вещей в экипаж да еще и к кучеру на козлы столько же. Я не говорю, чтобы всегда было так плохо, бывают выгодные концы, но редко, а когда лошадь устанет, то волей-неволей идешь на одном кнуте. Жена и дети дороже лошади, хозяева должны бы об этом подумать! Я не стану так, без нужды, истязать свою лошадь, – никто из вас не обвинит меня в том. Как хотите рассуждайте, но не я виноват, тут есть другая причина. Ведь ни одного дня не имеешь для себя, для отдыха, никогда не посидишь со своей семьей. Часто я чувствую себя стариком, хотя мне только сорок пять лет. Господ вы сами знаете, они подозревают каждого извозчика, что он хочет обмануть их, и они торгуются из-за копейки. Хотел бы я посадить одного из них на мое место; пусть бы он просидел шестнадцать часов на козлах, да еще во всякую погоду, да с условием привезти хозяину восемнадцать шиллингов в день. Если б господа поближе узнали нашу жизнь, они не торговались бы так и не забирали бы с собой столько клади. Конечно, есть тороватые, которые дают хорошо на чай, – да без этого мы не могли бы вовсе жить!
Вокруг Сэма послышалось одобрение. Кто-то сказал:
– Да, очень трудно жить, просто не под силу иной раз. Нельзя корить человека за то, что он подчас и обозлится или выпьет.
Джери не вмешивался в разговор, но я никогда еще не видал его таким печальным.
Хозяин Грей стоял все время молча, засунув руки в карманы.
Когда Сэм перестал говорить, он вынул платок из-под шапки и обтер лоб.
– Ты побил меня, Сэм, – сказал он. – Все, что ты сказал, сущая правда. Я оттого напал на тебя, что уж очень больно защемило сердце, когда я взглянул в глаза твоей лошади. Скверно тебе, скверно и ей, говорить нечего. Как горю пособить, не знаю. Знаешь, однако, что я тебе скажу: говори хоть ласково с бедным, измученным животным. Немая тварь не хуже нас с тобой понимает доброе слово. Надо же ей чем-нибудь платить за ее страдания.
Через несколько дней после того на биржу явился незнакомый извозчик и занял место Сэма.
– Что случилось с Сэмом? – спросил кто-то.
– Он заболел и слег в постель, – отвечал новый извозчик. – Он вчера вечером едва дошел до дома. Сегодня жена его прислала их мальчика сказать, что отец не придет, лежит в сильном жару, вот я и пришел сюда вместо него.
На другое утро тот же извозчик опять пришел на биржу.
– Как здоровье Сэма? – спросил Грей.
– Не стало Сэма.
– Не может быть! Неужели он умер? Так скоро!
– Да, скончался, вот и весь сказ! В четыре часа утра помер. Вчера весь день бредил, все про хозяина своего да про воскресный отдых. «Я никогда не знал праздника» – это были его последние слова.
Наступило общее молчание. Наконец Грей сказал:
– Да, братцы, это нам с вами предостережение.
XXXVIII. Бедная Джинджер
Раз я стоял подле ворот парка в ряду других экипажей; в парке играла музыка. В это время подъехала коляска, заложенная старой гнедой лошадью, у которой шерсть была вся взъерошена от плохого ухода и кости торчали от постоянного недоедания. Передние ноги ее подгибались, на коленях были шишки. Я ел сено, и клок моего сена отлетел в сторону той лошади; несчастная вытянула свою длинную худую шею и подобрала его, потом глянула на меня, словно прося еще сенца. Безнадежное выражение было в тусклых глазах ее, и мне вдруг припомнилось что-то далекое, знакомое.
В ту же минуту бедная лошадь взглянула мне прямо в глаза и сказала:
– Черный Красавчик, неужели это ты?
Передо мной стояла Джинджер, но что с ней сталось! Куда девалась красивая крутая шея, прямые тонкие ноги, живое выражение блестящих глаз? Худые бока высоко подымались от тяжелого, затрудненного дыхания, к этому присоединялся частый кашель. Наши возницы отошли от нас, разговаривая между собой; я воспользовался этим и подвинулся к Джинджер, которая рассказала мне свою печальную историю.
