Сергей Юров - Золото гор Уичита
Спустя полчаса путешественники, усевшись в кружок, пили горячий крепкий кофе и ели галеты с ветчиной и окороком. Вернее, кофе пили трое. Четвертый, набив рот пищей, то и дело прикладывался к литровой бутылке «Тарантул Джюс».
— М-м, — промычал ирландец, протягивая спиртное спутникам.
Мексиканцы завертели головами, а к горлу Ривердейла опять подступила тошнота. Он еще не отошел от вчерашнего.
— Патрик! — скривило северянина. — Больше не делай этого. Хоть залейся, но не суй мне под нос виски.
— Ну и зря! — ухмыльнулся Килкенни. — Вы все еще пожалеете, когда вас проймет ночной холод.
И тут, совершенно неожиданно, в тишине летней южной ночи прозвучал тонкий блеющий голосок:
— Патрик, сын мой, ты и в дороге продолжаешь тешить дьявола.
Путешественники уставились в ту сторону, откуда исходил голос. Там, в неясном сумеречном свете, стояла высоченная нескладная фигура, державшая лошадь под уздцы.
— Тысяча чертей! — рявкнул ирландец, поперхнувшись. — Преподобный Фитцпатрик! — Он вскочил на ноги с выпученными глазами. — Чего ты здесь забыл, окаянный святоша?.. Ха, а я-то думал, что избавился от этого зануды!..
Ривердейл с мексиканцами хранили молчание, Килкенни бранился в том же духе, а внезапно объявившийся методист, оставив лошадь на привязи, вежливо спросил разрешения присесть к костру.
— Нет, это уже не смешно, — гнул свое ирландец, когда методисту подали кофе. — Чего это на тебя нашла блажь шпионить за нами, а, преподобный?.. Ты уже было принялся за сбор пожертвований на методистскую церковь… Та-а-к! Промочишь свою длинную глотку и катись отсюда!
— Во злобе и ненависти, сын мой, — спокойно парировал Фитцпатрик, отхлебывая горячий кофе, — не может человек постичь душу ближнего. Обуздай страсти, смиренно помолись Господу и садись пить кофе, как и подобает истинному христианину.
Возмущенный Килкенни открыл рот, чтобы исторгнуть нечто нелицеприятное, но слово взял Ривердейл.
— Довольно, Патрик… Кажется, тут нужно кое в чем разобраться без всякой суеты. — Он взглянул на методиста. — Итак, преподобный, Вы — среди нас, однако это не входило в наши планы. Постарайтесь объяснить, что позвало вас в дорогу вслед за нами?
— Что позвало меня в дорогу?.. Как всегда, желание служить Богу.
— Нам не нужны проповеди в пути. Говорите конкретней.
— А если конкретно, сын мой, то я намереваюсь вернуться из этой поездки с деньгами, на которые взведется храм в Дир-Сити. Чтобы осуществить это богоугодное дело, одних пожертвований не хватит. Люди прижимисты, больше думают о сиюминутной выгоде, чем о спасении своих душ… Братья во Христе! — возвысил голос методист. — Не уподобляйтесь сребролюбцам! Покажите себя с лучшей стороны, возьмите меня с собой и уделите хоть малую толику того золота, что спрятано в горах Уичита.
Путешественники удивленно переглядывались, а методист в волнении продолжал:
— Господу богу было угодно, чтобы мне, его смиренному слуге, открылись ваши планы. Патрик во сне проговорился о них, когда я в благочестивом порыве читал «Евангелие» у него в номере.
Преподобный Фитцпатрик умолк, его влажные глаза излучали надежду. Остальные молчали, даже Килкенни перестал жевать, поглаживая квадратный, поросший щетиной подбородок.
Первой нарушила тишину мексиканка:
— Ну, наверное, я должна сказать что-то… Коль золото принадлежит мне, то здесь решаю я… И, может быть, мистер Ривердейл, как руководитель этой экспедиции. — Она оглядела методиста внимательным взглядом. — Падре, все не так просто… Нет, я не о том, что мне будет жалко расстаться с каким-то количеством золота. Дело в том, что мы отправились в опасное путешествие и, как мне кажется, священнику в нем не место. Я — о трудностях пути, об индейской угрозе. Может случиться, что никто из нас не увидит этого золота.
— Дочь моя, — проникновенно заговорил Фитцпатрик, — трудности пути и всякие опасности никогда не страшили странствующих евангелистов. А что касается краснокожих язычников, то тут может статься, что я сослужу вам добрую службу. Кайова и команчи принимали меня в своих лагерях и не сделали никакого зла. Они оставят и вас в покое, если я буду с вами.
При последних словах Фитцпатрика в красивых карих глазах Кончиты Нарваэс появилась заинтересованность. Изогнув дугой темную длинную бровь, она посмотрела на северянина.
— Мое мнение? — спросил тот.
Мексиканка кивнула.
— Что ж. — задумчиво промолвил Ривердейл. — Что-то мне подсказывает, что на этот раз краснокожие окажут преподобному менее радушную встречу… Хотя, я могу и ошибаться… в конце концов, сеньорита, — Майлс поглядел на мексиканку, — нельзя отказываться даже от такого призрачного шанса.
Кончита тепло улыбнулась методисту и сказала:
— Решено, Падре. Вы едете с нами.
Длинное лицо Фитцпатрика приняло умильное выражение.
— Вы сама доброта, дочь моя. Храни Вас Господь!
Стало совсем темно. Свет от костра освещал лишь стволы ближних деревьев, кроны же растворились во мраке. Где-то вдали заунывно плакал койот, совсем рядом, на поверхности ручья, слышно было, как плещется мелкая рыбешка.
— Тихая ночка, — заметил Ривердейл. — Она даст возможность крепко выспаться сеньорите и Фитцпатрику.
Мексиканка недоуменно пожала плечами.
— Только ему и мне?
— Я, Луис и Килкенни, сеньорита, конечно же поспим, но меньше вашего. Нас троих попеременно будет ждать ночное дежурство.
— Это несправедливо! — заявила красавица.
— Сын мой, — поддержал ее проповедник, — ночное бдение должны разделить все.
Вслед за этим прозвучал еще один голос. Однако он не принадлежал ни к кому из тех, кто сидел у костра. Он был резок и насмешлив — в одно и то же время.
— Я освобождаю вас от этих забот, странники! Руки вверх, и ни единого движения.
Джон Фист, самый отъявленный головорез южнее Ред-Ривер, материализовался из темноты с двумя кольтами в руках и хищной ухмылкой на лице. Мгновение — и пятерка его дружков ступила в круг света, полукольцом окружив путешественников. Они стояли с ружьями на изготовку, жилистые руки сжимали их угрожающе крепко.
Дух смерти повис надо берегами безымянного ручья, несшего свои скудные воды в могучую Ред-Ривер. Его чувствовали мексиканцы, его ощущали ирландцы, исподлобья глядевшие на бандитов, от него перехватило дыхание и у обычно невозмутимого северянина.
Майлс Ривердейл слышал, как встревоженное сердце бьет прямо по левому нагрудному карману, в котором лежало нечто такое, от чего необходимо было срочно избавиться. Казалось, это «нечто» прожигает одежду, вонзается раскаленным лезвием в живую плоть. Назревала кульминация, и первой опомнилась Кончита Нарваэс.
