Джек Хиггинс - Гнев Божий
Я положил оба конверта в нагрудный карман и застегнул пиджак. Янош из коробочки сандалового дерева выбрал длинную черную сигару, прикурил ее и пододвинул коробочку мне.
— Вы со мной выпьете, сэр? На посошок?
— В тех местах, откуда я родом, в таких случаях обычно говорят: «Выпьем с чертом на брудершафт!»
Его огромное тело затряслось от хохота, на глазах выступили слезы.
— Да, видит Бог, сэр, вы мне определенно нравитесь.
Янош поднялся из-за стола и заковылял к стоящему у стены шкафу, открыл его и вынул бутылку и два стакана. Бренди было отличного качества.
Он облокотился на шкаф и мрачно уставился на меня.
— Позвольте заметить, сэр, похоже, что вас ничто не волнует. Совсем ничто. Или я не прав?
Я удивился тому педантизму, с которым он по-английски произнес эти слова. Любой бы ответил ему в том же духе.
— По собственному опыту знаю, в этой жизни, сэр, мало о чем следует волноваться.
Мог бы поклясться, что в его глазах на какое-то мгновение забегали огоньки беспокойства. Хотя вряд ли Янош мог себе такое позволить.
— Хотел бы добавить, — степенно произнес он. — Не уверен, что молодежь с вами согласится.
Теперь наш разговор грозился пойти совершенно не в ту сторону. Поэтому я осушил стакан и аккуратно поставил его на шкаф.
— Мне лучше трогаться в путь.
— Да, конечно, но вам нужны деньги на пропитание.
С этими словами он вынул бумажник и отсчитал сто песо в десятипесовых банкнотах.
— Если все пойдет нормально, завтра вечером вы должны вернуться назад.
Теперь он вновь выглядел весьма довольным. Я взял деньги и небрежно сунул их в карман.
— В этой жизни я понял самое для себя главное, мистер Янош. Все, что может произойти, обычно и случается.
Щеки на его лице отвисли, в глазах появилась тревога. Как я выяснил позднее, самым большим недостатком характера Яноша было то, что его можно было легко напугать. Я громко рассмеялся, повернулся и вышел из кабинета. Возможно, победа, которую я одержал на этот раз, была и не велика, но мне все равно было приятно.
* * *В восемнадцать лет я впервые увидел, как умирают люди. Пасха 1916-го. Огромный район Дублина охвачен пламенем. Горстка смельчаков-добровольцев решила дать настоящий бой отряду британской армии.
Среди державших оборону был и я, Эммет Киф, начитавшийся патриотических книг в медицинском колледже, достаточно молодой, чтобы уверовать в идеи, за которые и умереть было не жалко. Весь в поту, в плохо подогнанной военной униформе, я крепко сжимал в руках карабин «мартини», притаившись у окна в офисе кондитерской фабрики «Джэкобс». Ничего не скажешь, романтическое место, чтобы встретить свой смертный час. Томми[2] из военного гарнизона Портабелло обнаружили нас довольно быстро.
В тот самый момент, когда в очередной раз ожесточенная перестрелка стихла, в окно влетела ручная граната и волчком завертелась посреди комнаты.
Мы все шестеро так и погибли бы, но я ухитрился подхватить гранату с пола и выбросить ее обратно на улицу, прежде чем она успела взорваться. Граната угодила в самую гущу наступавших на нас англичан.
В то время остаться живым или погибнуть было делом случая. Все решало время и везение. С тех пор я научился не только действовать, но и даже думать, исходя из этих обстоятельств. Так что Янош был почти прав, говоря, что меня почти ничто не волнует.
Первые несколько миль дорога из Бонито была вполне сносной, поскольку когда-то давно этот участок уложили щебнем. Но дальше она представляла собой обычную грунтовую дорогу, настолько искореженную, что ехать по ней со скоростью более двадцати пяти миль в час было уже небезопасно.
Вдали, в мареве раскаленного жарким солнцем воздуха, виднелись очертания гор Сьерра. Покрытый густым облаком белой придорожной пыли, я ехал в их сторону в северо-западном направлении.
По обеим сторонам дороги, насколько хватало взора, тянулась плоская, коричневого цвета равнина, на которой кое-где росли колючие кустарники, мескитовые деревья и акации. На этой, казалось бесконечной, дороге, проложенной по выжженной солнцем бесплодной земле, я был совершенно один.
Боже, какие приступы ностальгии я иногда испытывал по родным местам, по морю и горам Керри, зеленой Траве, теплому ласковому дождю, запыленным кустам фуксий, растущим у обочин дорог. Эти цветы мы называли «божьими слезами».
В течение первого часа пути мне не встретилась ни одна живая душа. Но затем вдали показалось ведомое стариком и двумя мальчуганами стадо коз. Одетые в лохмотья, босоногие пастухи с дырявыми соломенными сомбреро на головах производили удручающее впечатление. С лицами навечно потерявших надежду людей, они без каких-либо эмоций проводили машину взглядом.
Через пару миль я сделал остановку, снял с себя насквозь промокший от пота пиджак, напился тепловатой воды из четырехгаллонового керамического кувшина, привязанного к переднему сиденью для пассажиров. Затем полил ею голову и плечи.
Теперь дальнейший путь превратился для меня в настоящую пытку. Состояние дороги становилось все ужасней, я уже передвигался со скоростью не более пятнадцати миль в час. Кроме того, пыль и жара стали просто невыносимыми. Пробыв в дороге три с половиной часа и встретив одних только этих несчастных пастухов, я начал было думать, что никого, кроме меня, в этом забытом Богом месте не существует, как неожиданно впереди увидел священника.
Его «мерседес» находился в стороне от дороги, в густых зарослях кактусов. Сам священник стоял у обочины. Его сутана и широкополая шляпа были в пыли. Увидев грузовик, он помахал рукой. Я нажал на тормоз и выпрыгнул из кабины.
Он сразу же меня узнал и улыбнулся:
— А, мой ирландский друг.
Причиной, по которой его автомобиль съехал с дороги и оказался в кустах, был прокол шины переднего правого колеса «мерседеса». Помимо этого огромный камень попал под задний мост, и священник в течение целого часа безуспешно пытался сдвинуть машину с места.
Решение его проблемы я увидел сразу.
— Надо домкратом приподнять машину и вытащить из-под нее камень. Затем подтолкнуть, и она легко тронется с места.
— Где же были у меня глаза? — удивился священник. — Как же это не пришло мне в голову?
Не то что глаза, но и руки у него, должно быть, росли не из того места, подумал я, но промолчал. Открыв его багажник, я увидел несколько полных пятигаллоновых канистр с бензином и, отыскав домкрат, принялся за работу.
— Я бы сам мог это сделать, — без особого энтузиазма заметил священник.
Наблюдая за тем, как я вожусь с его машиной, он вытащил свою длинную черную сигару и закурил. По мне потоком струился пот, кобура с револьвером, висевшая на плече, мешала работе. Я снял ее и положил на заднее сиденье «мерседеса». Спустя минуту, подняв глаза, я увидел свой «энфилд» в руке священника.
