Макс Брэнд - Песнь хлыста
Внезапно ружейные залпы загромыхали с новой силой. Пули больше не летели туда, где прятались Эль-Кид и Вильяхен, потому что жандармы сосредоточили весь свой огонь на середине холма, в той его части, где сейчас находился Ороско.
Затем огонь Ороско переместился выше, значительно ближе к вершине.
— Смотрите! — воскликнул Вильяхен. — Он ползет все выше и не перестает стрелять. В нем теперь не меньше дюжины пуль… Все, он замолк… Он больше не двигается… О Господи! Господи! Какого человека убили!
Кид ничего не сказал. Слизнув с губ пыль, он прицелился в направлении очередной вспышки, нажал на спуск. И снова в ответ закричали от боли. Стрелявший в противоположную сторону Вильяхен спросил:
— Сеньор, как вам удается попадать в этих чертовых жандармов?
— А я как кошка, — пояснил Кид, — вижу в темноте. Ты целься пониже… Еще ниже, Вильяхен. Пуля пройдет сквозь песок.
— С них достаточно, — заметил Вильяхен. — Они прекратили стрельбу, будут дожидаться утра. Ну что ж, до утра мы подберем себе еще парочку партнеров для танца, верно, сеньор?
— Точно, мы заставим кое-кого из них поплясать!
— Слава Богу, что перед тем, как отправиться в мир иной, Ороско успел промочить горло, — произнес Вильяхен.
Однако жандармы прекратили огонь не только из-за метких выстрелов Кида. Возникла еще одна немаловажная причина — занятых стрельбой людей Халиски оторвали от дела довольно необычным образом. Из темноты, словно из ниоткуда, возникла огромная фигура в развевающемся, похожем на женское платье одеянии. Человек этот приближался широким, размашистым шагом, опираясь на тяжеленный посох, который крепко сжимал в руке.
— Кто идет? — окликнул странную фигуру один из жандармов.
— Брат Паскуаль, — ответил великан.
— Ну, брат, вы же видите, что сюда нет пути. Шли бы стороной, чтобы ненароком не угодить под пули.
— А кто там так громко стонет? — поинтересовался монах.
— Да тут один раненый, Гисберт. Пуля угодила ему ниже ключицы и пробила легкое.
— Бедолага! Он умирает?
— Да, брат.
— Может, мне поговорить с ним?
— Если хотите. Эй, Гисберт! Тут пришел брат Паскуаль!
Монах подошел к умирающему, опустился на колени и сел на песок, опершись задом на пятки.
— Гисберт, ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой?
— Не надо, брат Паскуаль. Лучше возьмите меня за руку. Моя жизнь на исходе… Что поделаешь… Вот так лучше. О Господи! Как все-таки странно, что такая безделица, как маленькая пулька, может отнять у человека самое дорогое — жизнь!
— Да, это странно, Гисберт!
— Сдается мне, что мы заманили Эль-Кида в ловушку обманом. И вот Господь разгневался на нас, теперь кое-кому из ребят придется расплачиваться за это жизнью.
— Конечно, вы обманули его. Однако позволь мне помолиться за тебя, Гисберт.
— Потом, брат. Ох, как больно! Брат Паскуаль, если будете молиться за меня, не забудьте упомянуть мое имя перед всеми святыми. А то сегодня погибнет столько героев, что несчастного Гисберта и не заметят. Да и кто станет обращать внимание на меня, когда этот бренный мир оставит душа самого Эль-Кида? Но вы, брат мой, если будете повторять мое имя… повторять… мое имя…
У несчастного началась агония.
Тогда монах громовым голосом воскликнул:
— Покайся, Гисберт! Доверься Отцу Небесному! Покайся! Верь и надейся!
Охваченный душевными муками, не менее жестокими, чем страдания умирающего, брат Паскуаль подхватил его на руки и высоко поднял.
Гисберт замолк. Словно ребенок, он покоился в огромных ручищах монаха.
— Ну вот! — прошептал. — Я уже среди звезд. Кто бы мог подумать, что бедняга Гисберт удостоится подобной чести? Кто мог ожидать…
Голова жандарма откинулась назад, и монах опустил тело на землю.
— Он умер? — спросил другой жандарм.
— Да, — не вставая с колен, ответил монах.
— Нам никак не обойтись без жертв, — сказал жандарм. — От этого никуда не деться. Но тем, кто останется в живых, будет что вспомнить. Ведь нам посчастливится увидеть мертвым самого Эль-Кида… А такое не забывается, верно?
На что монах заявил:
— Я собираюсь спуститься в лощину, если вы пропустите меня.
— Но как вы можете идти туда, брат? Остаток ночи мы будем постреливать время от времени, чтобы не дать им расслабиться.
— И все же я должен выполнить волю моего Отца Небесного, — настаивал брат Паскуаль. — Поэтому должен спуститься в лощину… Со мной хочет пойти еще один человек.
— Кто это?
— Хулио Меркадо.
— Он что, сошел с ума? Неужто ему не терпится по собственной воле погибнуть собачьей смертью?
— Он хочет умереть рядом со своим господином.
— Подумать только! — воскликнул жандарм. — А где Халиска? Халиска! Эй, сержант!
Подошел Бенито Халиска. Ему передали необычную просьбу монаха и Хулио Меркадо. Стрельба к тому времени совсем стихла.
— Если Меркадо спустится в лощину, то обратно живым ему уже не выбраться, — заключил Халиска. — Он знает об этом?
— Да, знает, — кивнул монах.
— И вы сказали ему, что одобряете его намерение? — поинтересовался сержант.
— Я усердно молил Господа. Но не получил от него точных указаний на этот счет. Однако, когда спросил, следует ли человеку умирать рядом с другом, мне показалось, что небеса шепнули: «Да». Поэтому я не стал отговаривать Меркадо.
— Ну что же, нам меньше забот, — отмахнулся Халиска. — По мне, так пусть все преступники Мексики соберутся в эту ловушку. С первыми лучами солнца мы ее захлопнем. Однако вы, брат Паскуаль, можете вернуться обратно в любой момент. Мы не станем стрелять до самого утра — а до него осталось не так уж много времени. Только постарайтесь выйти оттуда, покуда не взойдет солнце.
— Хулио! Хулио Меркадо! — громовым голосом позвал монах.
Из темноты к ним медленно приблизился одинокий всадник.
— Так это ты Меркадо? — обратился к нему Халиска. — Ты знаешь, что если сейчас спустишься в лощину, то живым не вернешься?
— Сеньор, — отозвался пеон, — я делаю то, что велит мне сердце. И если погибну, на то воля Господа.
— Да ты говоришь как настоящий священник, а не как беглый пеон и презренный преступник, — удивился сержант. — Ладно, убирайтесь с моих глаз долой, оба. Идите на все четыре стороны. Однако готов поклясться, что Эль-Кид околдовал своих друзей, раз они готовы с радостью умереть за него.
Глава 31
Дон Томас чувствовал себя настолько счастливым, что был не в состоянии усидеть на месте. То и дело вскакивая, он принимался мерить шагами комнату.
Его мало расстраивало то, что в эту ночь из поместья увели огромный гурт скота, стоимостью не в одну тысячу песо. Точно так же он не горевал по поводу разграбленных драгоценностей дочери. Единственное, что имело для него теперь значение, так это то, что Доротея, целая и невредимая, снова была с ним, а все трое ненавистных ему врагов находились на волосок от смерти.
