Макс Брэнд - Семь троп Питера Куинса
«Мой дорогой сеньор Куинс, — начиналось письмо, — сегодня до меня дошли о вас поразительные вести. Ни больше ни меньше как сначала бросив вызов знаменитому Тигру и понапрасну его прождав, вы подверглись вероломному нападению не кого иного, как пользующегося дурной славой Ранхеля Вериала. Я также слышал, что, застигнутый врасплох, вы все же убили бандита. И теперь, задержавшись только для того, чтобы убедиться, что все обстояло действительно так, я направляю в ваши руки это письмо.
Вы, наверное, слышали обо мне от нашего общего друга, талантливого молодого инженера Мартина Эвери; но уверяю вас, несмотря на довольно обстоятельный рассказ обо мне, он, как вы увидите, нарисовал крайне ложную картину. Если вас удивляет, почему я начинаю письмо к человеку, которого никогда не видел, с личных выпадов, я отвечу, что решил пригласить вас к себе домой в качестве гостя.
Если же вас удерживает соображение, что чужих людей в дом не приглашают, хочу вас заверить: после того, что вы совершили сегодня, мы уже больше не чужие. Мы нужны друг другу. Если навестите меня, я подробно сообщу, каким образом мы можем и должны быть полезны друг другу. Сеньор, не исключено, я выхожу за рамки разумной осмотрительности, сообщая вам, что мне угрожает большая беда, что она также угрожает вам и что этой беде только мы вдвоем способны противостоять, помогая друг другу. Приезжайте ко мне и позвольте рассказать о нашей общей опасности. Или же, если сомневаетесь в правдивости моих слов, оставайтесь и станете свидетелем первых подтверждений этой угрозы.
Что до историй, услышанных вами от Мартина Эвери, не стану отрицать приведенные им факты; да и, полагаю, сеньор Эвери не способен на преднамеренную неправду. Отмечу, однако, что, какой бы чувствительной ни была его натура, слабому человеку не дано постичь мысли и побуждения сильного. После вашего печального опыта с Джозефом Полом мне вряд ли нужно говорить, что косвенные доказательства часто приводят к ошибочным заключениям.
А пока буду ждать вашего ответа, когда бы вы ни приняли решение. Время терпит.
В случае если вознамеритесь навестить меня, доверьтесь Хуану Гарьену, который, как вы знаете, достаточно умен и в еще большей мере честен.
Остаюсь ваш покорный слуга, Фелипе Монтерей».
Взглянув на подпись, Питер первым делом внимательно посмотрел в глаза хитрому мексиканцу. Но тот глядел на него широко распахнутыми, словно ворота конюшни, глазами, будто приглашая прочесть все, что у него на душе. Питер снова обратился к посланию. Он чувствовал, что у него в руках письмо весьма решительного и прямого человека или же конченого мошенника, к тому же не очень умного. Девять десятых из написанного, очевидно, включено в него просто только ради того, чтобы произвести впечатление и расположить к автору. Но оставшаяся десятая часть отмечена искренностью, которой нельзя пренебречь.
— Хуан, — внезапно спросил он, — где сеньор Монтерей останавливался поблизости от города?
— Поблизости от города?
— Когда писал это письмо.
— Он не был поблизости от города.
— Как далеко?
— Миль сорок… в Каса-Монтерей, сеньор.
Куинс улыбнулся.
— Я самый большой простак на свете, — рассмеялся он в лицо Хуану. — Охотно верю любым нелепым небылицам и глупостям; но не хочешь ли ты убедить меня, что известие об убийстве Ранхеля Вериала — сразу после случившегося — пронеслось сорок миль по горам, достигло Каса-Монтерей, и там хозяин замка написал это письмо, и его доставили сюда — и все это в течение самое большее трех с половиной часов; что за это время покрыто расстояние в восемьдесят миль по непроезжим местам…
— Не могу объяснить, сеньор, но письмо у вас в руках.
— В чем здесь обман?
— Обман?
— Давай-ка садись, Хуан, и закуривай. Я с тобой еще не кончил.
Последние слова Питер произнес с легкой угрозой, и Хуан моментально преобразился. Лицо не дрогнуло — он был хорошим актером, — но сам весь подобрался и стрельнул глазами в окно. Затем, как бы поняв, что помощи ждать неоткуда, опустился на стул и уставился на хозяина. В следующий момент принялся сворачивать сигарету. Раскурив ее с восхитительным хладнокровием, пустил дым к потолку. И все же Куинс видел, что парнем овладел смертельный страх.
— К вашим услугам, — изобразил он покорность на своей физиономии.
— Мне нужна правда, Хуан.
— Насколько я знаю — это сущая правда.
— Где ты получил письмо?
— Его бросили в окно, и оно упало мне на колени.
— Полно, приятель! Неужели надеешься, что я поверю этой сказке?
— Честное слово, все так, как говорю.
— Видел человека, бросившего письмо?
— Нет, сеньор.
— Выходит, никаких следов?
— Он прискакал верхом. Бросил письмо. Я видел мельком голую руку. Он сказал одно слово и ускакал.
— Какое слово?
— Монтерей.
— Пусть будет так, — с насмешкой заметил Питер. Гарьен всем видом пытался убедить, что ему можно верить. — Согласись, что это нелепо, Хуан.
— У сеньора Монтерея поначалу многое кажется нелепым, — серьезно возразил Хуан.
— К примеру?
— Я не имею права говорить о нем.
Хуан держался с таким достоинством, что Питеру стало неловко за свою несдержанность.
— Если откровенно, как, по-твоему, мне поступить, Хуан?
— Как приказывает сеньор Монтерей.
— Приказывает?
На губах Хуана мелькнула слабая улыбка.
— Вы считаете себя выше приказаний сеньора Монтерея?
— И любого другого.
Откинувшись на стуле, Хуан пожал плечами:
— Не мне учить вас благоразумию, сеньор!
— Видал я его в аду, — разозлился Питер. — Кто-кто, а я не стану плясать под его дудку.
С дрожащими от страха губами Хуан Гарьен поднялся со стула, хотя внешне изобразил лишь легкое неодобрение.
— Вы говорите о сеньоре Монтерее? — справился он.
— О ком же еще?
— Сеньор, если вы благоразумный человек, то не станете надолго задерживаться в этой стране!
— Еще что! — распалился Питер. — Сперва мне грозил Тигр, теперь Монтерей. Плевал я на них. Иди и скажи это своему вельможному мудрецу.
— Вы очень смелый человек! — покачал головой Хуан и, не договаривая до конца, повернулся и вышел.
— Вот еще что, — вспомнил Питер. — Скажи ему, когда…
Он открыл дверь вернуть Гарьена, но только распахнул ее, как что-то, блеснув перед глазами, просвистело мимо и стукнулось о косяк. Лоб словно обожгло огнем. Питер увидел тяжелый нож с длинным прямым лезвием — такой же, предупреждая, впился в стену над головой Мартина Эвери.
На сей раз это не выглядело предупреждением. Питер ощутил довольно чувствительную боль, и его охватило бешенство. Обычно во время боя, как и большинство тех, кто полагался скорее на ловкость и находчивость, нежели на голую силу, он становился воплощением хладнокровия. Но на этот раз потерял всякую осторожность. Словно тигр рванул по коридору, выскочил за угол, но не увидел перед собой ни души!
