Генри Уилл - Золото Маккены
— Конечно, — кивнул головой Маккенна. — Я тебя понял, старик Все будет так, как ты хочешь. А теперь — отдыхай. Лежи спокойно.
— Нет, — ответил старый воин. — Пожалуйста, запомни карту. Мне бы хотелось увидеть, как ты станешь изучать каждую линию. Мысленно я буду с тобой.
В скалах Яки-Спринг было очень жарко. Дышать не стало легче даже после того, как солнце скрылось за желтыми горами. Нервы Маккенны стали сдавать. Сейчас он хотел лишь одного: чтобы старик поскорее умер.
— Давай чуть позже, — сказал белый индейцу. — Мне кажется, учить карту прямо сейчас совсем необязательно. Неужели ты не видишь, как я устал? И тоже хочу отдохнуть…
Эн, старый апач, Койот, покорно опустил голову. Но по тому, как он отвернулся, Маккенна понял, что уязвил его самолюбие и гордость.
— Послушай, — сказал он. — Не надо так. Я ведь твой друг. Смотри. Наблюдай за мной. Я, как ты меня об этом просил, начинаю изучать карту. Видишь?
— Уф, — благодарно вздохнул старик. — Ты действительно настоящий друг. Мне приятно, что ты понял всю важность изучения этой карты именно сейчас. Запомни: путеводители существуют для того, чтобы им следовали. Нельзя просто увидеть эту картинку, а затем о ней забыть. Маккенна, ты понимаешь, о чем я?
Бородач кивнул.
— Разумеется, энсьяно, я понимаю, — откликнулся он. — Но я должен быть с тобой абсолютно откровенен. Даже запомнив намертво каждую линию этой карты, совершенно необязательно, что я туда поеду. Надеюсь, ты понимаешь, что в жизни случается всякое?
Наблюдая за старым индейцем, Маккенне показалось, что по иссеченным ветрами чертам лица скользнула ироничная улыбка. Затем Эн согласно закивал и заговорил с необычайной решимостью.
— Еще бы, сынок. Я-то понимаю, а вот ты, похоже, нет.
— Чего? — раздраженно спросил Маккенна. — О чем это ты?
Апач пристально посмотрел на него.
— Скажи, я очень стар, Маккенна? — спросил он.
— Да, очень. А в чем дело?
— Правда ли, что я умираю?
— Чистая. И ты, и я знаем, что так оно и есть.
— Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?
Маккенна стыдливо зарделся.
— Конечно, нет, — сказал он. — Прости меня.
— Теперь ты веришь насчет золота?
Маккенна покачал головой.
— Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.
На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.
— Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньон-то один. Вот в чем дело! Наконец-то я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когда-то мне нарисовал отец, а ему — его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.
— Подожди, — прервал его Маккенна. — Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…
— Верно, — откликнулся старик. — Я кровный брат Наны.
— Мадре! — задохнулся старатель. — Что, серьезно?
Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.
— Иди с миром, — пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.
Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в Яки-Хиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.
Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с вичестерами в руках.
Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она — как и смерть — физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.
Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их поддергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.
Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.
— Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?
БАЛАНСИРОВКА НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Пелон улыбнулся. Маккенне сразу захотелось, чтобы он этого не делал.
— Знаешь, — ответил бандит, — я бы не сказал. Хотя, конечно, теперь я старше, чем в нашу последнюю встречу. Но ведь ты тоже постарел, Маккенна…
— Естественно, — пожал плечами старатель. — Хотя, только вино со временем становится лучше. Так почему ты меня не пристрелил?
— На то есть причина.
Маккенна кивнул, намеренно затягивая разговор, чтобы оценить ситуацию и посмотреть, что он может сделать.
Он знал Франсиско Лопеса, по прозвищу Пелон в течение одиннадцати лет. Это был полуапач, полумексиканец — метис из Монты, длинного необычайно красивого горного хребта, тянущегося в Мексику с юго-запада Соединенных Штатов. В сердце Пелона жила двойная ненависть к белым, унаследованная от обеих родительских составляющих. Свою ненависть он превратил в профессию, только ею жил; был только ей предан. Из этого Маккенна сделал вывод, что товарищи по оружию, избравшие Пелона вожаком, должны разделять его неприятие людей со светлой кожей. Бросив один-единственный взгляд в их сторону, Маккенна понял, что его худшие опасения полностью подтверждаются; двое бандитов были мексиканцами, трое — апачами. Все они казались разбойниками по призванию и одеты были соответственно ремеслу: мягкие сонорские легины, кожаные патронташи крест-накрест на вылинявших хлопчатобумажных рубашках, на головах либо сомбреро величиной с тележное колесо, либо яркая индейская повязка. Каждый вооружен винтовкой и двумя револьверами.
