Патрик де Витт - Братья Sisters
— Странно. Ты не находишь, Чарли? Командор вселяет ужас в сердца людей, и все равно находятся глупцы, которые крадут у него.
— У Командора много денег. Деньги привлекают воров. Что тут странного?
— А как? Как воры у него крадут? Командор — тип осторожный, свое богатство бережет.
— И дела у него в каждом уголке страны. Нельзя быть в двух местах одновременно, не говоря уже о сотне. Вот так он и становится жертвой обстоятельств.
— Жертвой обстоятельств?!
— Что, нет? Для защиты своего состояния Командор просто вынужден прибегать к услугам таких людей, как мы.
— Жертва обстоятельств! Ну не смешно ли?
Я даже решил спеть балладу в честь бедняжечки Командора:
За вуалью цветов скрыты слезы его,
Дошла весть из града большого.
— Да будет тебе! Хватит!
Невеста ушла гулять далеко
в лучах заката златого.
— Тебе просто завидно, что меня назначили главным.
Он в чувствах ошибся и платит с лихвой,
приняв улыбку за милость.
— Вот только попробуй еще раз заговорить со мной об этом.
Ее окрутил молодец удалой,
пропала любовь, какая не снилась.
Чарли невольно улыбнулся.
— Что это за песня?
— Так, подслушал где-то.
— Грустная.
— Все лучшие песни грустные.
— Так говорила матушка.
Помолчав, я поправил Чарли:
— Грустные, от которых взаправду грустно.
— Ты весь в нее.
— Зато ты нет. Впрочем, и на отца ты не особо похож.
— Я весь в себя.
Этой невинной фразой Чарли дал понять, что разговор окончен. Он отъехал еще дальше вперед, и я посмотрел ему в спину. Братец знает, если ему смотрят в затылок. Вот он пришпорил Шустрика и поскакал быстрее, я — следом. Мы ехали как обычно, с привычной скоростью, не спеша, и все же казалось, будто я гонюсь за Чарли, боясь отстать.
Глава 5
Зимой, даже поздней, дни короткие. Вскоре мы остановились в сухой лощинке на привал. В штампованных приключенческих романах есть такие сцены: два грозных всадника после дневного перехода усаживаются перед костром и травят байки, поют сальные песенки о смерти и выпивке. На деле же, когда целый день мозолишь зад в седле, больше всего охота упасть и уснуть. Так я, собственно, и поступил: улегся спать, толком даже не поев.
Утром, когда я натягивал сапоги, что-то кольнуло меня в левый большой палец. Перевернув сапог, я постучал по пятке. Думал, выпадет лист крапивы. Но нет, из сапога на спину шлепнулся здоровенный мохнатый паук. В глазах у меня тут же помутилось, сердце принялось бешено колотиться. Пауков, змей и прочих ползучих тварей я жутко боюсь, и Чарли, помня об этом, пришел мне на помощь. Кончиком ножа он поддел и отшвырнул его в костер. Паука скукожило, и он задымился, что твой бумажный катышек. И поделом ему!
По спине пробежались мурашки, и я заметил:
— Силен был, скотина.
Меня охватил жар, пришлось лечь. Чарли обеспокоился, сказал, что цвет лица у меня нездоровый, и поскакал в ближайший город за доктором.
Доктор — было видно — ехать с Чарли не хотел. Или хотел, но не очень: всякий раз, когда братец отходил подальше, я, будто сквозь туман, слышал, как медик его проклинает. Мне вкололи какое-то лекарство или противоядие, от которого стало хорошо-хорошо, закружилась голова. Я словно выдул добрую порцию бренди: хотелось простить всех и все, выкурить целую гору самокруток. Потом я заснул мертвецким сном и продрых целые сутки.
Следующим утром, когда я проснулся, Чарли по-прежнему сидел у костра.
— Что тебе снилось? — улыбнувшись, спросил он. — Вот прямо сейчас?
— Меня будто поймать хотели.
— Ты орал: «Я в домике! Я в домике!»
— Не помню.
— «Я в домике!»
— Помоги встать.
С помощью Чарли я поднялся. Ноги будто подменили ходулями. Побродив немного по стоянке, я умял полноценный завтрак: бекон, кофе, лепешки. Немного тошнило, но пища-таки осталась в желудке. Решив, что здоровье позволяет продолжить путь, я взобрался в седло, и мы с братцем проехали в спокойном темпе часов пять. Всю дорогу Чарли спрашивал, как мое самочувствие, и всякий раз приходилось выдумывать достойный ответ. На самом деле я понятия не имел, как себя чувствую. И если уж совсем по правде, то чувствовал я себя словно не в своем теле. То ли из-за яда, то ли из-за поспешного излечения.
Ночь прошла в лихорадке и спазмах, а наутро Чарли, едва взглянув мне в лицо и успев еще пожелать доброго дня, завопил благим матом. Я спросил, в чем дело, и он вместо ответа поднес оловянное блюдце на манер зеркала.
— Что не так? — спросил я.
— Ты на голову свою посмотри, дружище.
Привстав на каблуках, Чарли присвистнул.
Левая половина моего лица — от темечка до шеи — чудовищно разбухла. Ближе к плечу опухоль сужалась, левый глаз напоминал слегка приоткрытую щелку. Чарли же, успокоившись, принялся, по обыкновению, шутить: сказал, что я похож на помесь человека с собакой, и бросил мне палку. Беги, мол, за ней.
Ощупав изнутри рот языком, я понял, что источник опухоли — зубы и десны. Потрогав пальцем нижнюю челюсть, я взвыл от боли — та пронзила меня от макушки до пят и волной прокатилась обратно.
— У тебя в щеке, поди, галлон крови плещется, — предположил Чарли.
— Ты откуда врача привозил? Айда к нему, пусть режет.
Чарли покачал головой.
— Лучше к нему на прием не ходить. В прошлый раз мы не сошлись в цене. Моему визиту доктор обрадуется, спору нет, а вот лечить тебя снова не станет. Напоследок он сказал, что в нескольких милях к югу есть другое поселение. Туда нам и дорога. Если ты, конечно, осилишь.
— Выбирать не приходится.
— Как всегда в жизни, братец.
Даже по ровному, плотному склону поросшего деревьями холма мы спускались медленно.
Я ощущал непонятную радость, словно участвовал в каком-то аттракционе, ровно до тех пор, пока Жбан не оступился. Лязгнув челюстью, я взвизгнул от боли и тут же рассмеялся над самим собой. Чтобы зубы не так больно щелкали друг о друга, я подложил прослойку из табака. Рот сей же миг наполнился густой коричневой слюной, сплюнуть которую не было сил. Поэтому я просто подался вперед, сливая через неплотно сжатые губы бурую жидкость прямо на шею Жбану.
Зарядил небольшой снегопад; хлопья приятно холодили лицо.
Чарли объехал меня кругом, жадно пялясь на опухоль.
— Даже из-за спины видать, — заметил он. — Скальп и тот вздулся, похож на волосатый шар.
