Луис Ламур - Долина Солнца
Справа прогремел выстрел, Сартейн в удивлении повернулся — и револьвер выпал из его правой руки. Выбросив левую руку, в которой был зажат другой револьвер, он ловко подпер ее правой рукой и выстрелил в темный пролет конюшни, чуть пониже винтовочного ствола.
У него кружилась голова, казалось, улица переваливается с боку на бок, но все же Сартейн твердо стоял на ногах.
Джон Поул тоже сумел устоять, и хотя на его голубой рубахе расплылось кровавое пятно, из дула его револьверов по-прежнему вылетали танцующие огненные цветы. Выстрелы гремели, а Сартейн шел вперед, стреляя снова и снова. Медленно, на неверных ногах он наступал на Поула. В какой-то момент он заметил, как пуля зарылась в пыль за спиной бандита. Промахнулся, подумал Сартейн, даже не осознавая, что выстрел прошил бандита насквозь.
Сартейн с удивлением смотрел, как Поул упал на землю, царапая ее окровавленными пальцами. Со стороны конюшни снова прогремел выстрел, и, повернувшись, Сартейн упал лицом вниз, ощущая во рту привкус крови. Голова казалась огромным, тяжелым шаром, но, пересилив себя, он с трудом поднялся на ноги, на ходу перезаряжая револьвер. Из конюшни раздался очередной выстрел, но Сартейн все же дошел до конюшни и, ухватившись левой рукой за створку двери, заглянул в темноту.
Джордж Нолл таращился на него выпученными, полными ужаса глазами, его отечное лицо побледнело. В руках он все еще держал винтовку и теперь изумленно переводил взгляд с нее на Сартейна и обратно. И тут Джим Сартейн наставил на него шестизарядник и трижды выстрелил.
Пули угодили Ноллу в выпирающий из-под рубахи живот, толстяк привстал на цыпочки, бормоча что-то окровавленными губами, и тяжело рухнул на засыпанный сеном земляной пол.
Сартейну показалось, что ноги его вдруг стали ватными, и в следующий момент пол ударил его по лицу. Последнее, что ему запомнилось, был привкус земли и сена во рту и топот бегущих ног.
Он очень долго был без сознания, а затем вдруг увидел яркий дневной свет в окне, услышал жалобный скрип водокачки и напевающий что-то женский голос. Он лежал в чужой постели, и его рука, покоившаяся на покрывале, казалась гораздо белее, чем когда он видел ее в последний раз.
Дверь открылась, и он встретился взглядом с Кэрол Квартерман.
— Слава Богу! — воскликнула она. — А уж думала, ты никогда не придешь в себя! Как ты себя чувствуешь?
— Я… не знаю. Чей это дом?
— Доктора Хассета. Он мой дядя и твой врач, а я твоя сиделка. Из тебя вытащили четыре пули — две винтовочных и две револьверных. По крайней мере, так утверждает дядюшка Эд, хотя, я думаю, он вряд ли может отличить одни от других.
— А Нолл?
— Он мертв. Сначала ты просто задел его, а уж потом стрелял в него три раза. Джон Поул тоже мертв. Ты… убил его.
— А что там еще была за стрельба?
— Это стреляли Холи Уолкер и отец. Они прикончили Ньютона и Фаулера, когда те бросились на подмогу Поулу. Отца немного задело, но ничего серьезного, а у Уолкера ни царапины.
— А что с Мейсоном?
— Ему повезло больше других. Его задело трижды, когда стреляли в других, но оказалось, что у него всего лишь содрана кожа. Все поселенцы снова вернулись в каньоны, и даже Стив Бейн не нашелся, что сказать.
— И давно я здесь лежу?
— Неделю, и настраивайся на длительный отдых. Дядюшка Эд говорит, что тебя нельзя перевозить и что по крайней мере недели две ты должен лежать в постели, а я — оставаться при тебе, сиделкой.
Сартейн усмехнулся.
— Сиделкой? Я-то не возражаю, но вот что скажет Стив Бейн?
Она пожала плечами.
— Он вернулся к себе на ранчо, и теперь голова у него будет болеть совсем о другом. Поул угонял скот, клеймил часть животных принадлежавшим Стиву тавром «Бар Б», а остальных продавал. Ньютон был его сообщником и перед смертью успел кое-что рассказать; он даже клялся, что видел собственными глазами, как Джордж Нолл устроил тот пожар, спаливший пол-округи.
Очевидно, он ненавидел меня, но кроме того, когда стали разбирать его бумаги, нашли кое-какие подсчеты. Выяснилось, что он собирался скупить хозяйства после того, как большинство людей погибнет в ходе междоусобицы. Ты начал задавать всякие вопросы о его деятельности, и оказалось, попал в точку. Как ты и предполагал, только у него было достаточно денег, чтобы извлечь пользу из всего этого.
— А о Паррише что-нибудь известно?
— Точно никто ничего не знает. Оставив Мейсона, он вернулся на ранчо, видели, как он разговаривал с каким-то ковбоем. Возможно, это был Поул. Должно быть, Парриш застал его за кражей скота, но об этом мы уже никогда не узнаем.
Джим Сартейн смотрел в окно на залитую солнцем улицу. Отсюда ему был виден желоб водокачки и два одиноко стоящих дерева. Какой-то человек, присев на край тротуара, что-то строгал. Пробежал малыш, догоняя укатившийся мячик. А еще дальше, у коновязи, терпеливо переступала с ноги на ногу лошадь, отгоняя мух.
Тихая, мирная улица. Когда-нибудь весь Запад станет таким же, как Гила-Кроссинг…
ШАМАНСКОН КАПИЩЕ.ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОЛЮЧКИ КИДА
Колючка Кид пребывал на редкость в благодушном настроении, и даже недавняя кончина сеньора Фернандеса, известного под кличкой Туз, не омрачала его мыслей, представляясь чем-то очень далеким. Конечно, если бы это его револьверы проложили тому дорогу в ад, он бы, пожалуй, поостерегся — ему-то был хорошо знаком нрав четырех братьев Фернандесов.
Но не он стрелял в Туза. В тот роковой момент он попросту сыграл роль перста судьбы, и если бы не та его шалость, проворные пальцы старшего Фернандеса, возможно, и по сей день тасовали бы карточную колоду, и он, как всегда, стриг бы всех подряд, сидя за карточным столом в «Кантике».
Никто из тех, кто знал Кида, не сомневался: юмора у него хватало. Это помогало Киду проще относиться ко многим вещам, даже таким серьезным, как игра в покер. Но вот о чувстве юмора у Мартина Джима (его называли так потому, что он был вторым из двух Джимов Мартинов, обосновавшихся в Арагоне) следовало бы рассказать особо. Вообще-то с чувством юмора у него было все в порядке, но только на покер оно никоим образом не распространялось. Мартин Джим был рослым, мускулистым парнем, который никогда и нигде не появлялся без револьвера.
В тот памятный день, незадолго до своей смерти, Туз сидел за карточным столом, играя по маленькой с Мартином Джимом, Колючкой Кидом, Патом Груеном и странствующим старателем по прозвищу Шкура. Будучи по натуре человеком наблюдательным, Кид подметил, с какой ловкостью руки сеньора Туза тасуют карты, он также принял во внимание результаты последних партий и, когда очередь сдавать дошла до Туза, под благовидным предлогом выскользнул из-за стола. Прочие же, менее искушенные и более доверчивые, остались в игре, в результате которой горка фишек перед Тузом выросла до неприличных размеров.
