Патрик де Витт - Братья Sisters
— Захочет узнать подробности.
— Ну разве не милый бант?
— И блестит очень ярко.
Я надел сюртук и застегнулся. Она прижалась ко мне и обняла, слушая, как бешено колотится у меня в груди сердце. Затем мы распрощались, и женщина вернулась в гостиницу. Но перед этим я успел уронить ей в кармашек юбки сорок долларов, полученных от Мейфилда. Я крикнул вслед, что на обратном пути обязательно заеду к ней, однако моя дама не ответила.
Я постоял немного в одиночестве, прислушиваясь к безумному хороводу в голове: мысли кружились, вертелись, выстреливали, как искры, и гасли. Сейчас не хотелось возвращаться в комнату, хотелось побыть на воздухе. В стороне от главной улицы стоял ряд домов. К ним я и отправился.
Небольшое отступление
У чудного свежеокрашенного домика перед огороженным двором я встретил девочку лет семи-восьми, одетую в премиленькое платьице, шляпку и башмачки. Она стояла, будто кол проглотила, прямо и неподвижно, сжав кулачки и глядя на домик неприязненно, если не злобно. Нахмурившись, девочка плакала. Не навзрыд, однако, а тихо, спокойно, почти молча. Я подошел ближе и спросил: в чем дело. Девочка ответила, мол, ей приснился кошмар.
— Вот прямо только что приснился? — переспросил я и глянул на высоко взошедшее солнце.
— Ночью, — пояснила девочка. — Но я забыла его и вспомнила только сейчас, когда собаку увидела.
Она ткнула пальчиком в сторону жирного пса, что дремал по ту сторону забора. Рядом — ничего себе! — лежала его лапа. Хотя нет, постойте. Это же бедрышко ягненка или теленка. Собаке бросили кость, чтобы грызла. На косточке еще осталось мясцо и хрящики. Если не присматриваться, то и правда похоже на оторванную собачью лапу. Улыбнувшись, я произнес:
— Я уж было подумал, что песик без ноги остался.
Утерев слезы, девочка ответила:
— Так он и остался.
Покачав головой, я ткнул пальцем в сторону пса.
— Он просто поджал лапку, видишь?
— Ошибаетесь. Вот, глядите.
Она свистнула, и пес поднялся на ноги, которых у него и правда оказалось три. Ближайшая к кости, лежащей на земле, правда отсутствовала, но видно было, что лапки пес лишился давно. Примерно с год назад. Сбитый с толку, я все же взялся объяснять ребенку:
— На земле не песья лапка. Это косточка, бедро ягненка. Песик свою лапку потерял давно, и ему совсем уже не больно. Разве не видишь?
Мои слова лишь разозлили девочку. Глянув на меня столь же злобно, как до того она смотрела на дом, девочка ответила:
— Песику больно, и еще как. Ему больно-пребольно!
Вот это злоба и страсть! Я аж попятился.
— А ты чуднáя, — заметил я девочке.
— Это жизнь у нас чудная, — возразила она.
Я не знал, что ответить, однако устами этого младенца и правда глаголет истина. Милым и невинным голосочком девочка напомнила:
— Вы не спросили, что за сон мне снился.
— О собаке, ты же сама говорила.
— Нет, собака — только часть кошмара. А были в нем еще и забор, и домик, и вы.
— Так я тебе приснился?
— Мне снился человек, которого я не знала. Совсем посторонний.
— Он был добрый или злой?
— Он — береженый, — шепотом ответила девочка.
Мне сразу вспомнилась ведьма-цыганка, ее халупа, заговоренная дверь и бусы.
— Что значит береженный? — спросил я. — От чего береженный?
Не обращая на мой вопрос внимания, девочка продолжила пересказывать сон:
— Я пришла сюда посмотреть на эту проклятую псину. Хотела подсыпать яду, чтобы убить ее, и тут во дворе передо мной закрутилось-завертелось облачко, с кулак размером, такое черное с серым. Оно стало расти. Вот оно уже в фут величиной, два, три… Десять! Оно размером с дом. Из него подул злой ветер. Такой холодный, что обжег мне лицо.
Закрыв глаза, она чуть запрокинула головку, словно хотела вспомнить ощущение из кошмара.
— Что за яд ты подсыпала псу? — спросил я, заметив у нее на правой руке крупицы черного порошка.
— А облако все росло и росло, — громче и с большей страстью в голосе продолжала страшная девочка. — Меня затянуло в середину, закружило, как пушинку. Мне бы даже понравилось, если бы рядом не крутило подохшего трехлапого пса.
— Страшный сон тебе приснился, девочка.
— А рядом крутило подохшего трехлапого пса!
Хлопнув в ладоши, она вдруг развернулась и побежала прочь.
Я же, немало смущенный, пораженный и испуганный, остался на месте. Как же не хватает надежного друга! Девочка тем временем обогнула угол дома, и я взглянул на пса-калеку: животное вновь лежало на земле, и на губах его пузырилась пена. Бока не вздымались, пес не дышал. Помер. В этот момент одернули занавеску — кто-то выглянул во двор. Я со всех ног бросился бежать в сторону, противоположную той, куда убежала девчонка. И ни разу не обернулся.
Пора уезжать. Пора в путь. И черт с этим Мейфилдом.
Конец небольшого отступленияГлава 32
Вернувшись в отель, я одним глазком заглянул в гостиную: ни Мейфилда, ни голой шлюхи. Раму для шкуры кто-то успел поставить как надо. В конце коридора, привалившись лбом к двери соседней с моей комнаты, стояла одна из девок. Я спросил: не встречала ли она Чарли?
— Он только что меня спровадил.
Лицо ее имело оттенок совсем уж зеленый. Упилась так упилась, одно слово — вусмерть. Едва сдерживая тошноту, она прижала к губам кулак.
— Боже ж ты мой, — пробормотала девка.
Открыв дверь в свою комнату, я попросил ее передать Чарли, чтоб поторапливался.
— Ни слова ему не скажу, сэр. Сейчас пойду к себе, завалюсь в постель и буду лежать, пока дурнота не пройдет.
Упираясь кулачком в стену, шлюха отправилась восвояси.
Я постучался к Чарли. Из комнаты донесся гортанный крик: дескать, оставьте меня в покое. Тогда я позвал Чарли по имени, и братец открыл. Стоя на пороге в чем мать родила, он жестом велел мне войти.
— Гд е тебя носило? — спросил Чарли.
— Я гулял с девушкой, познакомились вчера вечером.
— С какой еще девушкой? Не припомню…
— Милашка, стройная такая.
— А что, вчера были милашки, да еще и стройные?
— Ржать надо меньше — заметил бы. Ты глянь на себя: морда-то какая красная.
Из гостиной донеслись приглушенные вопли взбешенного Мейфилда. Я сказал Чарли, что шкура пропала, и братец тут же подобрался.
— Как так — пропала?
— Пропала. Нет ее. Я нашел опрокинутую раму, шкуру с нее срезали.
Постояв чуть-чуть и подумав, Чарли принялся одеваться.
— Я поговорю с Мейфилдом, — сказал он, со стоном влезая в брюки. — Мы вчера с ним славно посидели. Как пить дать, шкуру стащили эти вонючие трапперы, которых он прикормил у себя.
