Макс Брэнд - Песнь хлыста
Это было очаровательное французское зеркальце, украшенное изящным узором из тончайшей золотой проволоки. Расческа, которой он воспользовался, была сделана из слоновой кости, слегка пожелтевшей от времени.
Затем Монтана вернулся в спальню Доротеи. Она -снова сидела у окна и курила.
— Сеньор, из-за вас подняли столько шума. Слышите крики? А топот копыт? И тут… и там…
Где-то неподалеку от дома прогремели выстрелы.
— Они охотятся за моим призраком, — заметил Монтана и, поставив стул напротив Доротеи, сел. — А здесь так спокойно, так тихо, так восхитительно… Сеньорита Доротея, мне немного жаль, что я помешал вашей помолвке.
— Только немного?
— Только немного… потому что именно для этого я здесь.
— Ах, ради этого? Ну уж нет, вы заявились сюда ради несчастной матери этого Меркадо.
— И ради нее тоже. Но это лишь повод, сеньорита.
— Какова же истинная причина?
— Когда я увидел дона Эмилиано, то сразу же понял, что выйти за него замуж будет для вас большим несчастьем.
— Сеньор?!
— За человека, который способен запороть насмерть любого несчастного вроде Меркадо. Знаете, за что его били?
— За то, что эта крыса осмелилась бунтовать.
— Ничего подобного. За то, что он пел «Песнь Хлыста».
— А что это за песня?
— Хотите, чтобы я вам спел ее?
— Если вы не против.
И Монтана тихонько запел:
До чего ж надоели мне эти рабы
С их дубленой и грубою кожей;
От битья она только крепчает…
Чтоб пронять до души
И заставить пеона кричать,
Нужно шкуру изрезать до кости.
А вот с нежною кожею дело иное:
Из нее извлеку даже песню…
При этих словах Монтана наклонился ближе к девушке. И пока пел, не переставал улыбаться, пристально глядя ей в глаза.
Эта музыка муки и боли
Будет с губ благородных срываться.
Довольно с меня толстокожих пеонов,
Педро, Хуанов, Хосе и Леонов.
Подайте хозяев с господской террасы,
Диаса, Анхелеса или Лерраса.
— Боже милостивый! — выдохнула Доротея. — Она звучит так, словно это вы сочинили ее.
— Лишь за то, что несчастный Меркадо слушал эту песню, его бичевали, пока он не отключился.
— Он был вашим другом? Может, когда-то вам служил?
— Я услышал его с другого берега реки. Когда его били, я слышал, как он, несмотря на удары, пел эту песню. Он пел, пока не потерял сознание. И я понял, что он настоящий мужчина, а дон Эмилиано, хлеставший…
— И кто же дон Эмилиано?
— Тот, кто недостоин вас, дорогая.
— Да с чего вы это взяли? — удивилась девушка. — Разве вы меня знаете?
— Ну конечно.
— Вы видели меня раньше?
— Нет, сеньорита.
— Может, хотя бы слышали мой голое?
— Нет, Доротея.
— Тогда как вы можете знать меня? Может, вы видели мой портрет?
— Дорогая, послушайте меня, красота способна очаровать любого мужчину. Я слышал, как произносилось ваше имя. Я видел, как мужчины поднимали к небу глаза, говоря о вас.
— Вы хотите сказать, что я для них святая?
— Вовсе нет. Просто когда вспоминают о чем-то прекрасном, то всегда поднимают глаза к небу. Так бывает, когда вспоминают горы, восход солнца, звездный свет, Доротею…
Она засмеялась:
— И только поэтому вы решили, что я слишком хороша для дона Эмилиано?
Монтана засмеялся в ответ:
— Но вы же видите, я явился сюда, в поместье, и в самый последний момент помешал вашей помолвке!
— Думаете, я в это поверю?
— В это стоит поверить.
— Кажется, да, — согласилась Доротея. — И кажется, вы сами почти верите в то, что говорите.
— Чем дольше я здесь нахожусь, тем больше верю в это.
— Вы умеете говорить не так, как другие, — заметила Доротея. — Значит, я должна поверить, что вы тут сидите с изнывающим от любви сердцем?
— Нет, не с изнывающим, — усмехнулся Монтана. — Оно сладко замирает, его охватывает холодок радости, словно я воспаряю на крыльях все выше и выше в прозрачную, холодную синеву. Вы понимаете, о чем я?
— Нет, сеньор.
— Боже милостивый! Да любили ли вы когда-нибудь?
— Если это чувство заставляет замирать сердце от холода, то — нет.
— Теперь мне понятно, — вздохнул Монтана, — почему вы так неприступны и спокойны.
Девушка встала, окинула пристальным взглядом Кида, подошла к двери и повернула ключ. Глянув на него через плечо, она произнесла:
— Наверное, вы принимаете меня за наивную дурочку, сеньор. А может, вам вскружил голову успех у мексиканских девушек, очарованных вашим сердцем гринго, который говорит любовные речи, словно настоящий мексиканец, и пытается выдать себя за пылкого испанского любовника? Сколько раз вы пели девушкам о парящем на крыльях сердце, о холодной синеве и о прочей ерунде?
— Да, звучит довольно глупо, — признался Монтана.
— И как же теперь поступить, как вы считаете?
— Не знаю. В вашей прелестной головке умещается сразу несколько чертей, и мне неизвестно, который из них сейчас верховодит.
— А стоило бы догадаться! — Заложив руки за спину, Доротея прислонилась к стене возле двери и с насмешливой улыбкой разглядывала Монтану.
— Мне кажется, я догадываюсь, что мне следовало бы сделать, — сказал он.
— И что же, сеньор?
— Прострелить вам грудь полудюймовым куском свинца, пока вы не бросили меня на растерзание вашим псам.
— Так чего же вы медлите?
— Сами видите, я романтичен, как самый последний дурак.
— Да будет вам! — вдруг насмешливо воскликнула Доротея. — Хватит! Вы всего лишь собака гринго! Сейчас вы прыгнете в окно, в самое пекло…
Тут она рывком распахнула дверь и закричала:
— На помощь! Помогите! Здесь гринго!
Глава 13
Оставленные для охраны Доротеи стражники были самыми надежными ветеранами дона Лерраса. В ответ на крики девушки они издали грозное рычание и, держа по револьверу в каждой руке, ворвались в комнату.
Даже в рядах жандармерии вряд ли можно было сыскать таких бесстрашных бойцов. Тадео когда-то прославился как неуловимый скотокрад. На него долго охотились и в конце концов заарканили лассо, поставив перед выбором: смерть или пожизненная служба у дона Лерраса. Надо отдать должное Тадео — он колебался и чуть было не выбрал смерть, предпочитая ее полной потере свободы. Скотокрад искренне считал, что лучше подохнуть с голоду в горах, чем вырядиться в форму телохранителя. Однако, выбрав службу у дона Лерраса, не пожалел и рьяно служил ему, поскольку здесь можно было убивать значительно чаще, чем в бытность Тадео разбойником,
Матиас, выросший на грязных и темных улицах города, обладал прирожденным искусством обращаться с ножом. Но однажды, перерезав чье-то горло задолго до полуночи, он еще до наступления рассвета оказался в тюрьме. Когда стало известно, что Матиас с десяти шагов попадает из кольта в середину серебряного песо, его тут же завербовали на службу к Леррасу. Это был храбрый вояка, без промаха стрелявший с обеих рук. Вот и сейчас он первым ворвался в распахнутые двери.
