Роберт Говард - Стервятники Уэйптона
— Час назад я видел его в «Золотом орле», — пробурчал Макнаб. — Пил как сапожник.
— Проклятье! — Маска уверенности слетела с лица Миддлтона, затем он снова овладел собой. — Ну, это не меняет дела. Сегодня ночью он нам не нужен. Для него тоже лучше, если он будет подальше от тюрьмы, когда мы ее распечатаем. Народ удивится, если он никого не пристрелит. Ладно, я забегу сюда позднее.
Даже человек со стальными нервами чувствует предкризисное напряжение. Коркоран не был исключением. Сознание Миддлтона было занято планированием, интригами и проверками так, что у него не было времени на расслабление. А Коркорану нечем было отвлечь свое внимание до того момента, когда наступят решающие события.
Он начал пить, почти не замечая этого. В жилах его словно протекало пламя, восприятие необычайно обострилось. Как большинство людей его породы, он был очень взвинченным человеком. Нервная система балансировала на лезвии ножа, несмотря на маску бесчувственной холодности. Он жил в обстановке жестоких поступков и был создан для них. Действия удерживали его от самокопания в душе: они помогали сохранять сознание ясным, а руку твердой. Лишившись активной деятельности, он обратился к виски. Спиртное искусственно восполняло тот эмоциональный заряд, которого требовал его темперамент. Не страх делал нервное напряжение невыносимым. Трудно было ждать в бездействии результатов всех замыслов. Скука сводила его с ума. При мысли о золоте в тайнике Миддлтона губы пересыхали, а в затылке возникала пульсирующая боль.
И он пил, снова пил и пил целый день.
Шум из бара был едва слышен в задней комнате салуна «Золотая подвязка». Глория Бленд, сидя за столом, печально смотрела на своего партнера. В синих глазах Коркорана плясали огоньки. Мельчайшие капли пота блестели на смуглом лице. Язык у него не заплетался; говорил он свободно и без излишнего возбуждения, когда входил, на пороге не споткнулся. Тем не менее он был пьян, хотя девушка не могла бы сказать, по каким признакам определила это.
— Я никогда раньше не видела тебя таким, Стив, — неодобрительно произнесла она.
— А я никогда прежде не играл в такие игры, — ответил он со вспыхнувшим во взгляде гневом. Он потянулся через стол и с бессознательной силой схватил ее за бледное запястья так, что она невольно поморщилась. — Глория, я сваливаю отсюда сегодня ночью. Хочу, чтобы ты уехала со мной!
— Ты покидаешь Уэйптон? Сегодня?
— Да. Так лучше. Поедем со мной! Не знаю, как ты попала сюда, мне и дела до этого нет. Но ты отличаешься от остальных танцовщиц из этого кабаре. Я заберу тебя отсюда. Сделаю из тебя королеву! Засыплю бриллиантами!
Она нервно рассмеялась.
— Ты пьянее, чем я думала. Я знаю, оклад у тебя хороший, но…
— Оклад? — Его презрительный смех заставил ее вздрогнуть. — Я нищим стану швырять такие деньги. Как-то раз я сказал дурню Гопкинсу, что у меня в Уэйптоне золотая жила. Я не врал ему. Я богат!
— О чем ты говоришь? — Она слегка побледнела, напуганная его горячностью.
Пальцы его невольно сжались еще сильнее на ее запястье, а глаза вспыхнули самонадеянной уверенностью в исполнении всех его желаний.
— Ты моя, — лихорадочно заговорил он. — Я убью каждого, кто посмотрит на тебя. И ты влюблена в меня. Я знаю. Это и слепому видно. Тебе я могу доверять. Предать меня ты не решишься. Поэтому я расскажу тебе правду. Сегодня ночью Миддлтон и я уходим через горы с караваном мулов, загруженным золотом на миллион долларов!
Он не замечал все увеличивающегося ужаса в ее глазах.
— Миллион золотом! Он любого святого сделает чертом! Миддлтон думает, что сможет убить меня, когда мы будем в безопасности, и мечтает завладеть всем золотом. Он дурак. Умрет он. У меня тоже есть план. Я и не собирался делиться с ним. Если уж воровать, так не меньше миллиона.
— Миддлтон… — у нее перехватило дыхание.
— Да! Он главарь «стервятников», а я его правая рука. Без меня с ними давно бы расправились.
— Но ты же защищал порядок, — напомнила она, словно бы цепляясь за соломинку. — Покончил с убийцами. Спас Макбрайда от толпы линчевателей.
— Я убивал тех, кто пытался убить меня. И поддерживал порядок в городе, пока это не расходилось с моими интересами. Дела Макбрайда ничего общего с моими не имеют. Я дал ему свое слово. Теперь мы в расчете. Ночью, пока «стервятники» и комитетчики станут убивать друг друга, мы сваливаем отсюда. И ты со мной!
С возгласом отвращения она выдернула руку и вскочила с пылающими от гнева глазами.
— О, Боже! — это было горькое восклицание — венец разрушенных иллюзий. — Я думала, ты порядочный — честный! Помогала тебе, потому что думала о тебе как о человеке, достойном уважения. Сейчас так много мужчин без стыда и совести. Я идеализировала тебя! А ты просто притворялся — играл роль! Предаешь людей, которые доверяют тебе!
Острое сожаление по поводу своего легковерия заставило ее замолчать. Потом новая мысль горькой волной захлестнула сознание.
— Значит, ты и со мной притворялся! — бешено воскликнула она. — Раз ты обманывал людей, со мной ты не мог быть искренним. Сделал из меня дурочку! А теперь красуешься передо мной!
— Глория!
Приподнимаясь, он потянулся к ней, пораженный горем и яростью.
Она отпрыгнула от него.
— Не прикасайся! И не смотри на меня! О, как я тебя ненавижу!
И с истерическими всхлипываниями она выбежала из комнаты. Он стоял, слегка покачиваясь, тупо глядя ей вслед. Затем, смяв шляпу в руке, он вышел, двигаясь словно автомат. В голове кружился хоровод мыслей, пока он совсем не запутался. Только сейчас спиртное кинулось в мозг, притупляя чувства и разум. Выпил он больше, чем ему казалось.
Вскоре после того как мрак опустился на Уэйптон, тихий зов из темноты вынудил полковника Гопкинса подойти к дверям своего дома с пистолетом в руке.
— Кто там? — подозрительно спросил он.
— Это я, Миддлтон. Впусти меня побыстрее!
Шериф вошел, и полковник, захлопнув дверь, с удивлением уставился на него, так как выглядел он непривычно возбужденным. Лицо его было бледным и изможденным. Мир потерял великолепного актера, когда Джон Миддлтон вступил на темный путь беззакония.
— Полковник, я не знаю, что сказать. Я слепой дурак. Жизни убитых людей целую сечность будут висеть тяжким грузом на моей шее. И только лишь из-за моей слепоты и глупости!
— Что ты имеешь ввиду, Джон? — воскликнул полковник Гопкинс.
— Полковник, Миллер, наконец-то, заговорил. Он только что закончил рассказ о всех грязных делах. У меня запись его признаний.
— Он назвал главаря «стервятников»? — возбужденно спросил Гопкинс.
