Фрэнсис Гарт - Брет Гарт. Том 4
Но здесь провидение со свойственным ему безразличием к требованиям человеческой морали вознаградило Руперта, послав ему исполнение желаний, неразумных, но зато самых заветных. Внизу ему встретилась миссис Трип. Он увидел ее и покраснел от смущения; она увидела его с ношей и была тронута. Знала ли она при этом о чувствах Руперта и не льстили ли они ее самолюбию, не берусь судить. Голосом, от которого замерло его сердце, она воскликнула:
— Как? Руперт, ты уже уходишь?
— Да, мэм, из-за Джонни.
— Так давай я его возьму, пусть переночует у меня сегодня.
Искушение было велико, но у Руперта достало сил не поддаться ему.
— Бедняжка, как же он, должно быть, устал!
Она приблизила к Руперту свое красивое и еще свежее лицо и приложила губы к щеке Джонни. А потом подняла озорной взгляд на его брата, и сдвинув ему старую соломенную шляпу с потупленных глаз на затылок и откинув густые кудри, поцеловала прямо в лоб.
— Покойной ночи, милый мальчик.
Пошатнувшись, Руперт слепо шагнул вперед навстречу темноте за порогом. Но с тактичностью джентльмена он поспешил свернуть в ближайший проулок, словно для того, чтобы скрыть от грубых посторонних глаз полученное им посвящение. Путь, им избранный, был долог и труден, ночь темна и Джонни до смешного тяжел, но он упорно шел вперед, и поцелуй, казалось этому глупому мальчику, путеводной звездой горел у него во лбу.
ГЛАВА VI
Когда дверь за Рупертом закрылась, учитель опустил штору на окне, подкрутил фитиль в лампе и попытался сосредоточиться на чтении. За стеной в белесых речных туманах медленно растворялся «великий день в истории Индейцева Ключа», и сами торжества гасли с последними вспышками фейерверка. Редкие взрывы утихающего веселья в баре, неверные шаги припозднившегося гуляки по дощатым мосткам перед гостиницей только усугубляли мирную деревенскую тишину. Ибо светлое будущее Индейцева Ключа было еще настолько отдаленным, что природа при всяком удобном случае спешила незаметно потеснить границы городской цивилизации, и мистер Форд, подняв голову от праздничных колонок «Звезды», услышал близкий плач койота за рекой.
И он снова испытал смутное, приятное чувство, такое неопределенное, что ему ни с чем не удавалось его связать, даже с миртовыми веточками у себя на столе. Он попробовал заняться работой и снова отвлекся. Потом его охватило мучительное раскаяние, что он не выказал довольно сочувствия глупым сердечным мукам Руперта. Перед глазами у него возникла трагикомическая картина: несчастный Руперт бредет, спотыкаясь под своей двойной ношей — под весом спящего братишки и грузом бессмысленной любви; а может быть, сбросив эту тяжесть в первую попавшуюся канаву в безрассудном порыве детского негодования, навсегда бежит куда глаза глядят — вон из родного дома. Мистер Форд схватил шляпу и поспешил вниз в намерении отыскать Руперта или забыть о нем, если подвернется что-нибудь другое. Ибо мистер Форд обладал чуткой совестью художественных натур; ее властный голос подымал все его душевные силы на ухищрения и борьбу против ее же власти.
В коридоре ему повстречалась миссис Трип в мантилье и пышном белом бальном платье, которое, однако, на его вкус, было ей не так к лицу, как обычное, домашнее. Он поклонился ей и прошел было мимо, но она, гордая своим великолепием, заговорила с ним:
— А вы разве не будете нынче на балу?
Он вспомнил, что в программу торжеств входил также и бал, который должен был состояться в здании суда.
— Нет, — ответил он с улыбкой. — Но жаль, что Руперт не видит вас в этом прелестном туалете.
— Руперт! — с кокетливым смешком повторила миссис Трип. — Вы сделали из него женоненавистника, не лучше вас самого. Я позвала его пойти с нами, а он убежал наверх, к вам. — Она испытующе поглядела на него и самоуверенно, чуть поддразнивая, спросила: — Ну, а вы-то почему не идете? Вам-то нечего бояться.
— Я в этом не слишком уверен, — галантно ответил мистер Форд. — Печальный пример Руперта постоянно у меня перед глазами.
Миссис Трип тряхнула пышной прической и спустилась на одну ступеньку.
— Правда, приходите, — сказала она, глядя на него через перила. — Посмотрите на людей, если сами не умеете танцевать.
Но мистер Форд как раз умел танцевать, и, между прочим, совсем не плохо. Исполненный этого сознания, он остался обиженно стоять на лестничной площадке, в то время как она спустилась по ступеням и ушла. Почему бы ему и не пойти? Правда, он с самого начала молчаливо принял сдержанное отношение к себе жителей Индейцева Ключа и ни разу не появлялся ни на каких местных сборищах, но это еще не резон. Во всяком случае, он может переодеться и дойти до здания суда и… посмотреть.
Любой черный сюртук и белая сорочка были по местному этикету достаточно парадным костюмом. Мистер Форд еще добавил к этому такую забытую роскошь, как белый жилет. Когда он вышел на улицу, было девять часов, но окна суда горели издалека ослепительным светом, как иллюминаторы парохода, застрявшего однажды ночью на отмели у Идейцева Ключа. По пути мистер Форд несколько раз готов был повернуть назад и даже на пороге остановился в нерешительности; только боязнь, что его колебания могут быть замечены другими нерешительными личностями, тоже мешкавшими по скромности у входа, заставила его войти.
Контора и кабинет судьи на первом этаже были загромождены грудами шалей и накидок, а также столами с закусками, под танцы же был отведен еще не отделанный зал суда на втором этаже. Голые стены были задрапированы флагами, лавровыми венками и подходящими к случаю надписями из цветочных гирлянд; но красочнее и выразительнее всяких надписей был висящий над судейской трибуной герб Калифорнии с его бескрайним золотым закатом, торжествующей богиней и огромным грозным медведем гризли.
В комнатах было душно и полно народу. Свечи, мерцающие в жестяных канделябрах на стенах или в импровизированных люстрах — бочарных обручах, подвешенных под потолок, освещали самое удивительное разнообразие дамских туалетов, когда-либо виденное учителем. Робы давно устаревших фасонов, слежавшиеся и выцветшие от долгого хранения в сундуках; наряды давнишних праздников с кое-какими поправками в современном духе; костюмы по сезону и не по сезону — меховые жакетки на тюлевых платьях, бархатные ротонды поверх полотняных саков; свежие юные лица, выглядывающие из-под старинных кружевных наколок, зрелые, пышные формы в девственно белых одеждах. Для танцев было расчищено небольшое пространство посредине, вокруг в три ряда теснились и напирали зрители.
