Чарльз Портис - Железная хватка
— Вы бы отошли подальше, — говорю, — коли эти бумаги для вас какую-то ценность держат.
Он отвечает:
— Сейчас же положь бумаги на стол.
А я ему:
— Не положу, если не отойдете.
Ну он и отошел на шаг-другой.
— Маловато будет, — говорю. — На кровать садитесь.
Тут Ли за полог сунулся, а Кочет сел на раму этой кровати своей. Я конфорку задвинула обратно и бумаги его на стол положила.
— А ты иди за лавкой смотри, — рявкнул Кочет китайцу. — Тут все хорошо. Мы с сестренкой вот снадобье варим.
Я говорю:
— Ладно, ваше слово какое будет? А то я спешу.
А он мне:
— Я не могу из города уехать, пока все ведомости не заполню. И пока их у меня не примут.
Я тогда села за стол и больше часа ему эти ведомости заполняла. Ничего трудного в них не было, только пришлось стереть почти все, что он в них понаписал. Формуляры были разлинованы на ячею под пункты и цифры, но почерк у Кочета был такой крупный и корявый, что строки не только занимали собой все квадраты, но и сползали вверх и вниз, туда, где им быть не полагалось. Как следствие, записанные пункты не всегда совпадали с денежными суммами.
Записки, нацарапанные на клочках бумага, без дат по преимуществу, он называл «ручательствами». Например, там могло значиться: «Пайки для Сесила $1,25» или «Важные слова с Рыжим 0,65 цнт.».
— С каким еще Рыжим? — поинтересовалась я. — Не станут они за такое платить.
— Это Компанейский Рыжий, — объяснил Кочет. — Он раньше шпалы клал на «Кати».[40] Ты все равно запиши. Может, и оплатят хоть немного.
— Когда это было? За что? Как можно платить шестьдесят пять центов за важные слова?
— Должно быть, еще летом. Его с августа не видали, когда он нам дал наколку на Неда.
— И вы за это ему заплатили?
— Не, ему Шмидт заплатил. А я, наверно, патронов ему дал. Я много патронов раздаю. Всего и не упомнишь.
— Я помечу пятнадцатым августа.
— Так не годится. Напиши: семнадцатое октября. В этой пачке все должно идти после первого октября. То, что раньше было, не оплатят. Поэтому все старые мы задним числом поставим.
— Вы ж сами сказали, что с августа его не видели.
— Ну давай поменяем имя на «Хряк Сэттерфилд» и напишем «семнадцатое октября». Хряк нам помогает в делах с вырубкой, ярыжки эти уже привыкли к его имени.
— Его так Хряком и окрестили?
— По-другому его никто и не зовет.
Я и дальше выжимала из него подходящие даты и нужные факты, чтобы придать весу заявкам. Моей работой он остался очень доволен. Когда я закончила, Кочет полюбовался ведомостями и сказал:
— Глянь, какие чистенькие. Поттер так никогда не умел. Примут с лету, что угодно готов поставить.
Еще я написала короткий договор касаемо дела между нами и заставила Кочета подписать. Дала ему двадцать пять долларов и сказала, что отдам еще двадцать пять, когда мы отправимся. А остаток в пятьдесят долларов будет ему выплачем по успешном завершении работы.
Я сказала:
— Этот задаток покроет наши с вами общие расходы. Я рассчитываю, что вы соберете нам провиант и зерно лошадям.
— Постель ты берешь свою, — говорит он.
— У меня есть одеяла и хорошая клеенчатая накидка от дождя, — отвечаю. — К выезду я буду готова днем, когда раздобуду себе лошадь.
— Нет, — говорит Кочет. — Я буду занят в суде. Мне там надо кое-что уладить. Выехать можем завтра с первым светом. Переправимся паромом — мне еще нужно будет заехать к осведомителю на земле чероки.
— Тогда встретимся после обеда и договоримся окончательно.
Пообедала я в «Монархе». Этот Лабёф за столом не появился, и я понадеялась, что он уехал куда-нибудь далеко. Потом я вздремнула, после чего пошла на конюшню и осмотрела всех мустангов в загоне. Ничем особенным они друг от друга не отличались, разве что мастью, и я наконец остановилась на вороном с белыми передними ногами.
Просто красавчик. У папы вообще не было таких лошадей, у которых больше одной ноги белые. Лошадники знают такой глупый стишок: мол, такой конь никуда не годится, особенно если все четыре ноги у него в чулках.[41] Уж и не помню, что в этом стишке точно говорится, но потом сами увидите — чепуха это и суеверия.
А Стоунхилла я застала в конторе. Он там сидел, весь закутавшись в теплый платок, совсем рядом с печкой и руки над нею грел. Наверняка его малярийный озноб так бил. Я подтащила ящик, села с ним рядом и тоже погрелась.
Полковник сказал:
— Мне только что сообщили, что на Тоусон-роуд девочка прямо головой в колодец упала, пятьдесят футов глубиной. Думал, это ты.
— Нет, то была не я.
— Утонула сразу, говорят.
— Не удивительно.
— Как эта прекрасная Офелия, утонула. У той, конечно, вдвойне трагичнее было. Она разбитым сердцем мучилась и ничего не сделала к своему спасению. Поразительно все-таки, сколько ударов человек может вынести и не сломиться под ними. А им и конца нет.
— Глупая, наверное, была. И что вам мыловар из Литл-Рока сказал?
— Ничего. Зависло дело. А почему спрашиваешь?
— Я вас избавлю от одного мустанга. Вороного с белыми чулками на передних ногах. Я его назову Малыш-Черныш. И я хочу, чтоб вы мне сегодня его подковали.
— Что предложишь?
— Рыночную цену. По-моему, вы сами говорили, что мыловар вам предлагал десять долларов за голову.
— Это оптовая цена. Ты не забыла, что не далее чем сегодня утром я за них тебе же по двадцать платил?
— Такова была утренняя рыночная цена.
— Понимаю. А скажи-ка мне, ты вообще собираешься когда-нибудь покинуть этот город?
— Завтра поутру я уезжаю на земли чокто. Мы с Кочетом Когбёрном отправляемся за убийцей Чейни.
— С Когбёрном? — переспросил он. — Как же ты сподобилась сойтись с этим грязным побродяжником?
— Говорят, в нем есть закалка, — ответила я. — А мне нужен был человек закаленный.
— Н-да, закалки у него, видать, не отнимешь. Говорун знатный. Однако постель делить с ним я бы не рискнул.
— Я бы тоже.
— Поговаривали, что он по ночам выезжал с Куонтриллом и Кровавым Биллом Эндерсоном.[42] Слишком я бы ему не доверял. К тому ж я слыхал, он был particeps criminis[43] какого-то разбойника с большой дороги, а только потом приехал сюда и пристроился в суд.
— Заплатят ему, когда работу выполнит, — сказала я. — Пока же я ему дала символический задаток на расходы, а остаток он получит, когда возьмет кого надо. Я плачу ему хорошие деньги — сто долларов.
— Да, это великолепный стимул. Что ж, быть может, все уладится к твоему удовлетворению. Буду молиться, чтобы ты вернулась живой и здоровой, а все старания твои увенчались успехом. Путешествие может оказаться трудным.
