Луис Ламур - Когда говорит оружие
Зовут меня Райан Тайлер; я оказался чужаком в этих краях, а освоиться уж явно времени не оставалось. Полковника сопровождали девять ребят, и у всех было одно на уме — догнать меня и подвесить на высоком суку.
Правда, побаивался я только двоих. Полковник был известен в наших краях как страшный упрямец со своими понятиями о том, что хорошо, а что плохо. А еще меня беспокоил Шайлоу Джонсон.
За три недели до того мы с Шайлоу малость повздорили в лагере Дикой Лошади. Он всегда и везде вел себя как хотел, потому что все его боялись, а со мной он просто вконец обнаглел — мол, с чужими все можно. Но можно или нельзя — это он потом сообразил.
Джонни Мекс Палмер видел, как все было, и сказал после, что я свалял дурака.
— Зря ты, — говорит, — Райан! Надо было его прикончить, а то ведь он теперь не успокоится до тех пор, пока твои поминки не справит.
Джонни видел, как я измордовал Шайлоу, так что тот подняться не мог, а у меня — ни синяка, только костяшки ободраны. Раньше все считали, что круче Шайлоу не дерется никто, и револьвер быстрее не достает никто — дескать, вообще нет ему равных от Уиллоу-Спрингс до самых гор. Шайлоу, понятно, гордился своей репутацией, а тут его побил какой-то мальчишка, да еще не шибко напрягаясь.
Ну вот, а полковник — он был упрям, ох упрям! Он ведь если за кем погонится, то пока не изловит, ни за что назад не повернет. А Шайлоу, этот умел идти по следу, что индеец, — он кого хочешь мог вынюхать, хотя бы из вредности. Словом, невесело мне было в скалах одному, да на таком холоде.
Полковник спрыгнул с коня — молодцевато, точно на параде. У него были темные волосы до самых плеч, а плечи широкие — так и выступали под синим кавалерийским кителем.
Они стали разводить костер; все, кроме Шайлоу. Этот — нет, он принялся рыскать вокруг, выискивая след, будто меня учуял. Он догадался, что я где-то рядом, вот и начал водить носом, как гончая.
Полковник Меткаф смотрел на него, смотрел да и сказал недовольно:
— Хватит, Джонсон. На рассвете время будет.
Шайлоу не унимается:
— Он рядом, полковник! Я точно знаю: лошадка-то на последнем издыхании.
Полковник едва сдержался, чтобы его не обругать:
— Потерпите до утра. — Потом повернулся, подошел к костру и стал греть руки. Шайлоу, понятное дело, закусил губу, но полковник был в Уиллоу-Спрингс первый авторитет, и, если он что говорил, ему не перечили.
А насчет лошадки Шайлоу угадал. Этот индейский пони был, конечно, покладист, только больше к его чести сказать нечего. Он старался для меня, как мог, но выбился из сил и сдох, бедняга, в тех самых скалах неподалеку от дороги. Я знал, что с утра они его найдут, — пусть тогда увидят, как близко я был. Пусть узнают, что еще через пять минут они могли догнать того, кто убил Тейта Липмэна на его собственном ранчо. Застрелил на глазах его ковбоев.
Только они не слышали, что я сказал перед тем, как всадил в него пулю. Никто не слышал, кроме него самого, а мне так и нужно было. Я решил, пусть знает, за что умрет, — иначе я бы рта не раскрыл. Я сказал:
— Роза Киллин — хорошая девушка, Тейт. Она вовсе не такая, как ты о ней говорил. Но больше ты ее не потревожишь.
В следующую секунду он уже лежал на земле мертвый, промочив кровью всю рубаху. Я тут же показал дуло револьвера его ковбоям, пока они не опомнились. Загнал их всех в сарай и запер, а сам — ногу в стремя и ходу.
Что моя жизнь? За нее, наверно, никто и цента не даст. Ношусь везде как перекати-поле. Нет, меня, конечно, уважают — в любой компании держат за коновода, только слишком уж хорошо я управляюсь с оружием, чтоб мне спокойно жилось. Двадцать два года, а уже шестерых отправил на тот свет, и ни дома своего, ни угла, где бы приткнуться.
Но Роза Киллин была хорошая девушка. Кому было это знать, как не мне: ведь я любил ее.
Она жила одна в старом каменном домике у леса. У нее были куры, пара-другая коров, так что житье можно было считать королевским.
Однажды я нашел и привел ее заблудившуюся корову, и за это она пару раз давала мне яйца. Я иногда заезжал к ней, вешал седло на стену и рассказывал про родителей, про то, как мы жили в Техасе. Вообще-то я из хорошей семьи, только к десяти годам у меня не осталось ни родных, ни денег. Не знаю, кем бы я вырос, будь отец жив; но один-одинешенек я в шестнадцать лет был уже озлоблен, как собака, и стрелять умел всем на зависть.
Роза была самым светлым пятном в моей бестолковой жизни, и вскоре мне стало казаться, будто и она меня приметила. Только она была образованная, и хотя жила одна, но все равно вела себя как леди.
Люди поговаривали, что к ней захаживают ночные гости… Конечно, каждый имеет право на свое мнение, до тех пор пока его вдруг не начнут высказывать вслух, а когда дурные слухи гуляют вокруг такой хорошей девушки, как Роза, — в общем, меня от этого коробит. Вот и Шайлоу знал, что мне это не по душе, оттого он и решил поговорить о Розе вслух. Я велел ему заткнуться и напрямую сказал, что о нем думаю, а он скривил свою отвратительную ухмылку и потянулся за кольтом — тут я ему и вдарил. Он-то думал, дело кончится пальбой, и не был готов к такому разговору — так и лег наземь. Я тут же схватил его револьвер и зашвырнул подальше к лошадям.
Он поднялся, и мы подрались на славу. Я сбивал его с ног до тех пор, пока у него не осталось сил вставать. А потом я сказал громко:
— Роза Киллин — леди, и не дай Бог кому-нибудь сказать про нее дурное слово, уж тогда я с ним разберусь. Ты понял, Шайлоу?
Ему, конечно, не позавидуешь: четыре человека видели, как я его отделал, а он к тому же дрался нечестно. Но Джонни Мекс Палмер был прав, это я и сам знал. Надо было вытащить револьвер и укокошить его на том же месте. Поэтому Шайлоу ждал возможности свести со мной счеты, и теперь он ее получил.
Но не один Шайлоу знал, что к Розе кто-то наведывается. Я ведь тоже это знал. Как-то ночью я подъехал к домику и стал издали смотреть на ее светящееся окно, мечтая… о чем, вам знать не следует. Вдруг я увидел, как к дому кто-то подъезжает, и в дом вошел мужчина в шляпе с широкими полями. Он пробыл там не меньше двух часов, а потом уехал… я видел все это своими глазами. Но Роза была хорошая девушка, и никто меня не мог разубедить в обратном.
Я спросил ее об этом. Может, не надо было спрашивать. Может, я и лез не в свое дело, но она мне нравилась, и если б я не спросил, то, наверное, сошел бы с ума. Она мне не ответила прямо — по крайней мере, сказала не то, что я хотел услышать.
— Я, — говорит, — не могу тебе все сказать, Райан, прости. Но клянусь, это… это не роман, — покраснела и отвела глаза. — Ты должен мне верить. А больше я тебе ничего сказать не могу.
Не то чтобы меня устроил ответ, но мне как-то полегчало. Я ей верил, потому что любил ее, а остальное мало что значило.
