Джеймс Купер - Прерия
Твердое Сердце так же вскинул щит на плечо, опустил один конец копья на землю, слегка оперся на другой его конец и ответил с улыбкой, в значении которой нельзя было ошибиться:
— Разве тетоны устали от охоты и войн? Они хотят стряпать дичь, а не убивать ее? Разве они собираются дать волосам покрыть их головы, чтобы враги не знали, где найти их скальпы? Полно, ни один воин-поуни не пойдет искать себе жены среди столь трусливых сиу!
Выражение свирепой ярости мелькнуло на лице тетона при этом ужасном оскорблении; но он быстро подавил это проявление чувства и принял вид, более подходящий для осуществления намеченного.
— Так должен говорить о войне молодой воин, — ответил он с замечательным хладнокровием, — но Maтори больше видел несчастных зим, чем его брат. Когда ночи были длинны и тьма была в его хижине, пока молодые люди спали, он думал о тяжелой жизни своего народа. Он сказал себе: «Тетон, сосчитай скальпы у твоего очага. Они все красные, кроме двух! Разве волк уничтожает волка, или гремучая змея нападает на своего брата? Ты знаешь, что они не делают этого; поэтому, тетон, ты не прав, когда с томагавком в руках идешь по дорожке, ведущей к поселению краснокожих».
— Сиу хотел бы лишить воина его славы? Так он сказал бы своим молодым воинам: «Ступайте собирать коренья в прериях, ищите ям, чтобы спрятать там свой томагавки: вы больше не храбрые люди».
— Если язык Матори когда-либо выговорит это, — возразил хитрый тетон с притворным негодованием, — то пусть его вырежут женщины и сожгут вместе с объедками буйвола. Нет, — прибавил он, приближаясь на несколько футов к неподвижному Твердому Сердцу, как бы желая убедить его в своем искреннем доверии к ному, — у краснокожего никогда не будет недостатка во врагах: они обильнее листьев на деревьях, птиц в небе или буйволов в прериях. Пусть мой брат широко раскроет свой глаза: неужели он нигде не видит врага, которому он мог бы нанести удар?
— Давно ли тетон пересчитывал скальпы воинов, сушащиеся у очага одной из хижин поуни? Рука, которая принесла их туда, и здесь готова добыть еще восемнадцать-двадцать новых.
— Пусть мой брат не идет кривым путем. Если краснокожие будут вечно избивать краснокожих, кто же станет хозяином прерии, когда не останется воинов, которые могли бы сказать: «Она — моя»? Выслушай голоса стариков. Они говорят нам, что в их время много индейцев ушло из лесов под восходящим солнцем; они наполнили прерии своими жалобами на грабежи Длинных Ножей. Там, куда приходит бледнолицый, краснокожий не может оставаться. Земля слишком мала. Бледнолицые всегда голодны. Посмотри: они уже здесь.
Говоря это, тетон указал на палатки Измаила, ясно видные с этого места, и остановился, чтобы видеть впечатление, которое произвели его слова на душу бесхитростного врага. Твердое Солнце слушал, как человек, в уме которого возник целый ряд новых мыслей, вызванных рассуждениями тетона. Он подумал с минуту, прежде чем спросил:
— Что говорят мудрые вожди сиу? Что следует делать?
— Они говорят, что по следам мокассина каждого бледнолицего надо идти, как по следу медведя. Что бледнолицый, раз попавший в прерии, никогда не должен возвращаться оттуда. Что путь должен быть открыт для приходящих и закрыт для уходящих. Вон там их много. У них есть лошади и ружья. Они богаты, а мы бедны. Придут ли поуни на совещание с тетонами? А когда солнце зайдет за Скалистые горы, они скажут: это — волку, а это — сиу.
— Нет, тетон! Твердое Сердце никогда не убивал чужестранцев. Они приходят в его хижину и едят, и уходят без всякого вреда. Когда мой народ призывает моих молодых людей на путь войны, мокассины Твердого Сердца последними вступают на него. Но лишь только его поселение скрывается за деревьями, она оказывается впереди всех. Нет, тетон, рука его никогда не подымается против чужеземца.
— Безумец! Так умри же с пустыми руками! — крикнул Матори, натягивая лук и внезапно посылая смертоносную стрелу прямо в обнаженную грудь своего великодушного, доверчивого врага.
Предательское дело коварного тетона было слишком быстро выполнено и слишком хорошо обдумано для того, чтобы поуни мог принять обычные меры защиты. Щит его по-прежнему висел на плече, и даже стрела выпала из колчана и лежала в руке, державшей лук. Но быстрый взгляд молодого храбреца успел подметить движение врага, и сообразительность не покинула его. Сильным, порывистым движением он натянул повод лошади: она встала на дыбы, всадник низко пригнулся к ней, и лошадь заменила ему щит. Прицел был так верен, и сила, с которой была брошена стрела, так велика, что стрела прошла в шею животного и, пробив шкуру, вышла на противоположной стороне.
Быстрее полета мысли Твердое Сердце послал ответную стрелу. Она пробила щит тетона, но сам он остался невредимым. В продолжение нескольких минут резкий звук натягиваемого лука и свист стрел слышались беспрестанно, несмотря на то, что сражающимся приходилось употреблять много времени на заботу о том, чтобы защищаться. Содержание колчанов быстро истощилось, а крови для того, чтобы утолить ярость битвы, было пролито еще недостаточно.
Тогда начались быстрые, мастерские эволюции на лошадях. Всадники то описывали круги, то бросались друг на друга, то отскакивали назад, подобно летающим над водой ласточкам. Копья наносили страшные удары. Наконец, тетон был принужден соскочить с лошади, чтобы избегнуть удара, который мог оказаться для него смертельным. Поуни проткнул копьем его лошадь, и, пустив в галоп своего коня, с громким криком торжества поскакал. Но вдруг его собственный конь зашатался и упал под бременем ноши, которой он уже не мог нести. Матори ответил на его преждевременный победный крик и с томагавком и ножом в руке бросился на запутавшегося в поводе юношу. Несмотря на всю ловкость Твердого Сердца ему не удалось вовремя выбраться из-под упавшего животного. Он видел всю безнадежность своего положения. Ощупал нож, зажал его лезвие между большим и указательным пальцами и с поразительным хладнокровием бросил его в приближающегося врага. Острый нож перевернулся в воздухе несколько раз, и лезвие его, попав в обнаженную грудь пылкого сиу, ушло в нее по самую рукоятку.
Матори дотронулся рукой до ножа и, по-видимому, колебался, вытащить его или нет. На одно мгновение лицо его потемнело от неумолимой ненависти и ярости, потом словно какой-то внутренний голос подсказал ему, что нельзя терять времени, и он, шатаясь, дошел до края отмели и остановился, поставив ноги в воду. Хитрость и коварство, так долго заслонявшие более светлые и благородные черты его характера, исчезли, уступив место никогда не замиравшему чувству гордости, впитанной им в юности.
