Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе
Сейчас — пять тридцать утра. Только что разговаривал с домом. Спокойный радостный голос:
— Приезжай поскорее, у нас все хорошо. Все тебя ждут. Письма пишем каждую неделю…
И так стало хорошо на душе. А ведь три часа назад пришлось поволноваться: телефонистка соединилась с Москвой, набрала номер, и вдруг — длинные гудки.
— Не может быть, — кричу я, — я же послал им телеграмму, они должны быть дома.
— Ничем не могу помочь, мистер, может, попробуем соединиться еще часа через три, — участливо предлагает девушка-оператор.
Пока я ждал эти три часа — многое передумал. Я вдруг представил себе, как чувствовал бы себя, если бы кто-нибудь мне сказал, что дорога обратно для меня закрыта. Волосы, наверное, стали дыбом.
Суббота, 13 ноября. Снова надо писать «лайф стори», то есть о том, что было сегодня или хотя бы вчера, а не неделю назад. Я пишу в своей комнате на работе, борясь с желанием бросить все, сесть на машину и поехать в город. А может, лучше за город. Ведь погода после трех дней дождей наконец прояснилась. Стоит ноябрь, похожий на наш ноябрь: низкое, холодное небо, серо-коричневая засохшая трава и такие же деревья…
По радио все время передают новости из Москвы. Умер Л. И. Брежнев, и Москва готовится к похоронам. Сегодня Рейган посетил советское посольство и расписался в книге соболезнований.
Понедельник, 15 ноября. Вчера вечером был в огромном зале — зимнем стадионе под названием «Аудиториум», смотрел хоккейный матч между любимой командой Буффало «Буффалийские сабли» и «Питсбургскими Пингвинами». Берни дал мне два билета, и я не пожалел, что пошел. Но конечно же не мне надо было быть здесь, а моему сыну, студенту.
Я удивлялся крутизне трибун и огромному голубому сооружению, как бы табло, сделанному в форме как бы угловатого ведра, — оно висело под потолком в центре зала как люстра. В верхней части его чернели десятки мощных динамиков. Очень скоро я стал воспринимать его как живое, говорящее существо. Вот игра приостановилась, и судьи готовились выбросить шайбу для розыгрыша, как вдруг «ведро» заговорило:
— Уу! Уу! — пауза. — Уу! Уу! — начало как бы подбадривать свою команду «ведро» странными электронными звуками, и я почувствовал, как все быстро включились в эту игру.
— Уу! Уу! — произнесло музыкальное «ведро» и смолкло.
— Ха! Ха! — дружно ответил ему зал.
— Уу! Уу!
— Ха! Ха!
— Уу! Уу!
— Ха! Ха! — все быстрее, быстрее уукало «ведро», и столь же быстро и радостно хахакал ему зал.
Но вот наконец произошло вбрасывание шайбы, и «ведро», перестав уукать, рассыпалось в абстрактной электронной музыке.
Вновь остановка игры, и вновь «ведро» теперь, уже человечьим голосом говорит, кто и на сколько минут удален и за что. Одновременно поверхность его загорается цветными буквами, дающими ту же информацию. А «ведро» уже с оттенком иронии начинает отсчет, громко бьет метрономным звуком: «Пах-пах, пах-пах, пах-пах».
Когда на льду возникает драка и во все стороны летят клюшки и рукавицы — «ведро» вдруг начинает мягкую, не в такт драке, как бы успокаивающую музыку. А когда команда «Сабель» идет в атаку, «ведро» вдруг начинает возбужденно подгонять команду. Так, кажется, и слышится наше: «Шайбу, шайбу!» — и опять зрители присоединяются к ведру, как к живому существу, как бы огромному, парящему над ними общему мозговому центру вроде «Соляриса».
Правда, когда на поле происходят события, которые не нравятся зрителям, «ведро» и люди реагируют по-разному. «Ведро» опять рассыпается в электронных россыпях звуков все понимающего и прощающего интеллекта, а толпа ревет:
— Бууу! Бууу! — будто коровы мычат на стадионе.
Ну, а в перерывах — очереди за пивом, кофе и сосисками, как будто не ели перед этим целую неделю.
15 ноября, понедельник. Два раза в неделю университет выпускает свою газету под названием «Спектрум». Меня взволновала статья под названием «Беглецы» — вспомнил своих сыновей, когда им было лет четырнадцать-шестнадцать. «По данным „Ньюсвик“, — написано в газете, — в США каждый год уходят из дома приблизительно 1 000 000 ребят в возрасте от 10 до 17 лет. Из этого числа 50 000 детей после побега исчезают бесследно». Автор статьи спросил однажды свою подругу, думала ли она о том, чтобы убежать из дома, когда была ребенком. «Конечно», — ответила та. «И ты убежала хоть раз?» — «Нет! Нет!» — «Но что остановило тебя?» — «Я слишком боялась…» И дальше автор вдруг приходит к такому выводу: «Различие между нами заключается в том, что мы делаем, когда сильно испуганы…» И еще дальше: «Каждый, кто думает, что дети равнодушны ко всему, что волнует взрослых, лучше откройте глаза. Когда ребенок поднимает бритву на учителя или начинает сквернословить, так что вы только удивляетесь, — значит, он получил свои проблемы или из дома, или из своей школы. Если родители ссорятся или дерутся, стараясь втянуть туда и детей, это часто значит, что ребенок будет воспринимать родителей именно такими. Даже если в действительности совсем не так». А кончается статья довольно странно: «Мир движется справа и слева от тебя, позволяя идти вперед, только если ты знаешь, куда ты идешь».
Вот какие статьи зачем-то печатаются в студенческой газете…
По телевизору показывают похороны Леонида Ильича Брежнева. Ко мне в комнату приходят многие преподаватели и выражают соболезнования в связи с его смертью…
Я принимаю скорбный вид, а сам все вспоминаю, как несколько лет назад вдруг узнал о смерти бывшего Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина. Все иностранные газеты писали об этом, но официальная наша пресса, радио и телевидение ни слова не сказали об этом еще несколько дней, потому что в эти дни праздновался юбилей Брежнева. Но вот — и сам он умер. А у меня нет ощущения скорби.
В пятницу был на вечере у одного из преподавателей. Это была вечеринка для тех, кто окончил университет, а сейчас учится в аспирантуре. И, конечно, пришли большинство профессоров. Хотя бы на час. В приглашении было написано: «Пусть каждый принесет бутылку интересного вина для пробы. А сыры и хрустящие хлебцы будут за счет студенческой ассоциации». Вечеринка началась в шесть: на одном столе стояли бутылки вина (только вина, никаких джинов-водок). На втором — тарелки с кусочками сыра и крекером. Негромкая музыка. Никто не сидит, каждый наливает себе сам, берет кусочек сыра. Никаких танцев, только разговоры и дегустация. Стало ясно, что большинство присутствующих не часто ест сыр и пьет вино. Вот Бес Ламб, та самая девушка из Калифорнии, которая немного говорит по-русски и бегло по-норвежски. Она училась два года в университете в Норвегии, а чтобы заработать на жизнь, работала официанткой. Там и познакомилась со своим бой-френдом. По внешнему поведению Бес Ламб, или Бламб, как она сама любит подписываться, приставляя инициал имени к началу фамилии,[5] можно отнести к разряду девиц очень легкого поведения: свободная манера обсуждать секс, свободное калифорнийское поведение, в отличие от пуританского западно-нью-йоркского, странная богемного вида машина-полуавтобус без сидений, на которой Бламб сделала яркую надпись: «Моя лавмашина». Но все это — внешнее, показное. Многие аспирантки не имеют семьи или порой долго томятся в ожидании своего бой-френда. Ее бой-френд приедет навестить Бламб на январские каникулы из Норвегии.
