Пьер Гэсо - Священный лес
Когда он возвращается в нашу хижину, на его лице нет и следа транса, в котором он сотрясался всем телом, — оно выражает лишь глубокое удовлетворение. По его словам, Ангбаи — самое главное из воплощений Афви, Верховного существа. Вуане получил эту маску от своего отца и в свою очередь передаст ее одному из своих сыновей[14].
— Но каким образом он сообщает тебе свою волю? — спрашивает кто-то из нас.
— Просто через орехи кола, — отвечает Вуане.
Дерево кола дает крупный плод бутылочно-зеленого цвета, содержащий пять-шесть белых или лиловых орехов величиной со сливу; от простого нажатия пальцем орех раскалывается в длину на две половинки. Чтобы вопросить духа, нужно бросить на землю четыре половинки ореха. Его ответ толкуется по тому, как они упали. Вуане обучает нас этим толкованиям; они сначала кажутся нам слишком сложными, но, поскольку только одна комбинация из четырех является зловещей, шансов на неблагоприятный ответ не так уж много.
— И, — добавляет он, — если гадание не выходит, можно начать снова, но не больше трех раз.
Все суеверия подчиняются одинаковым законам, и гадание на орехах кола — то же самое, что делаем мы, подбрасывая монету: «орел» или «решка». Тома, как и все другие люди, умеют заключать сделки с небом.
— Сегодня орехи кола сказали хорошо, — заявляет Вуане, — и я могу вести вас к старому Вуриаколи, которому подчиняются все знахари по ту сторону реки Макона.
* * *
Прошло несколько дней, а мы все еще в Бофосу. Вуане, по-видимому, не торопится выполнить свое обещание. «Нужно действовать постепенно», — сказал он нам, и мы не хотим его подгонять. Ведь он сейчас единственная наша надежда. Быть может, он и прав, ожидание еще больше сближает нас со страной тома.
За исключением базарных дней, когда из окрестностей сходятся представители всех рас и племен, Бофосу кажется покинутой. Жители работают на своих луганах[15]. Они заканчивают сбор кофе и начинают рыхлить землю для следующего посева риса. Только несколько стариков сидят в тени своих хижин и, жуя табак, смотрят, как течет жизнь. Иногда кто-нибудь из них заходит к нам в гости, дарит несколько орехов кола и рассказывает историю своей семьи. Она у каждого из них без исключения до прихода белых была самой важной в кантоне или даже во всей стране тома. Вуане переводит эти рассказы всегда снисходительным тоном — он убежден в неоспоримом превосходстве своих предков.
Ежедневно около пяти часов вечера мы ходим купаться на болотистый берег реки; по дороге нам встречаются женщины в разноцветных набедренных повязках — они гуськом возвращаются со стирки, неся тазы на голове. Среди типично голливудской декорации тропического сада, в котором древовидные папоротники образуют светлые своды над окруженными скалами водоемами, мы барахтаемся в проточной воде, обдаваемые брызгами водопадов, скользим в туннелях лиан. Вуане часто сопровождает нас; он решительно осуждает употребление мыла для мытья — с его точки зрения, мыло надо беречь только для стирки.
— Оно моет слишком чисто, — говорит он. — А если мужчина слишком чист, он больше не может делать детей.
Для тома делать детей и делать их как можно больше — это главное.
У Вуане есть хижина в Бофосу. Он живет в ней временно с женой и пятилетней дочерью, но его постоянное местожительство в деревне, расположенной в лесу на расстоянии полудня ходьбы отсюда. Там живут его другие жены и дети и все его многочисленное семейство.
Когда с наступлением ночи возвращается прохлада, деревня оживает. Пробуждаются лесные голоса. Через полуоткрытые двери видны силуэты людей, сидящих на корточках вокруг огонька в глубине хижин.
Протяжно мычат быки, свободно разгуливающие между могилами. Время от времени какой-нибудь баран яростно наскакивает на другого. Жители выходят из хижин и с интересом наблюдают за ожесточенной схваткой — это одно из их любимых вечерних развлечений.
Сегодня мы решили впервые использовать магнитофон. Вуане созвал музыкантов и предупредил всю деревню; он помогает нам устанавливать аппаратуру и тут же дает несколько советов, чтобы показать окружающим, как значительна его роль. Запуск электрогенератора — трудное дело. Многочисленные зрители внимательно следят за этой операцией. Наконец мотор начинает работать и лампочки загораются. По толпе прокатывается одобрительный гул. Сначала мы записываем трио — два приказчика Барэ и портной поют странными голосами, подыгрывая себе на чем-то вроде лиры. Они, кажется, даже не замечают микрофона, и Тони приходится его передвигать, следуя за каждым их движением. Использовав первую катушку, мы прослушиваем запись.
Все столпились полукругом перед репродуктором. Услышав, что из этого квадратного ящика раздаются голоса их певцов, они сначала изумленно молчат, а затем разражаются хохотом. Самый старый житель деревни подходит к нам и просит Вуане передать ого слова:
— Теперь я могу умереть, я видел самую удивительную машину белых.
Вуане выглядит несколько разочарованным. Во время записи он часто громко вставлял свои замечания, но при прослушивании их не заметил. Он еще не знает, как надо становиться по отношению к микрофону.
— Это хорошо, эта машина, имеющая память, — говорит он. — Но иногда она все же кое-что забывает. Когда вы будете во Франции, ей придется переводить. Там ведь не знают языка тома.
Потом он мечтательно добавляет:
— Если бы у меня была такая машина, я не показывал бы ее всем, я заставил бы платить тех, кто хочет ее видеть.
Высказав это деловое соображение, он исчезает в толпе и через минуту возвращается, протягивая нам стофранковый билет.
— Видишь, старшина деревни думает то же самое. Он дал мне сто франков за машину; теперь надо заставить заплатить остальных.
По обычаю тома нельзя отказываться от подарка, но мы затаскиваем Вуане в хижину и добиваемся от него обещания не возобновлять сборов.
— Мы приехали сюда не для того, чтобы брать с людей деньги, — говорю я.
— Вы все время даете и ничего не берете. Если вы будете так продолжать, у вас ничего не выйдет, — решительно заявляет Вуане.
— Мы ни в косм случае не можем брать деньги. У нас нет патента.
— А! Ну, в таком случае… — Вуане признает себя побежденным.
Решающий аргумент найден: накануне Вуане рассказал нам, что его зять должен был заплатить крупный штраф за то, что открыл харчевню без этой необходимой бумажки, которую он, между прочим, приравнивает к гри-гри[16].
* * *
Паша хижина выходит на деревенскую площадь, и иногда по утрам мы, не двигаясь с места, становимся свидетелями судебных разбирательств. Вуане переводит нам все. Часто старейшины спрашивают паше мнение. Здесь нередки разводы, сопровождаемые возвратом приданого; раздел имущества вызывает обычно оживленные споры обеих сторон. Разговоры при урегулировании дел о наследстве бесконечны. Но сегодня речь идет о более важном случае. У входа в деревню живут диула, торговцы. У одного из них украли десять тысяч франков. Все жители деревни знают друг друга. Подозреваемый был вскоре обнаружен. Его тащат на площадь, ставят перед старейшинами; он защищается как может. Несмотря на его бурные протесты, руки заподозренного в краже от запястья до плеча туго обвивают кольцами мокрой веревки. Солнце быстро ее высушивает, она постепенно стягивается и врезается в тело. Человек, сначала сидевший на корточках, вскакивает от боли и крутится волчком, широко расставив руки; он не знает, на что решиться, ищет глазами спасения, но видит вокруг только холодные взгляды, бесстрастные лица. От боли он даже не может бежать — между витками веревки вздулись валики посиневшего мяса. Он отчаянно сопротивляется с четверть часа, затем шатается, падает на землю, сознается и указывает свой тайник. Суд возвращает потерпевшему украденную сумму и приговаривает вора к штрафу в пользу каждого из жителей за то, что он опозорил всю деревню. Мы получаем свою долю — сто пятьдесят франков.
