Леонид Платов - Предела нет
Сколько времени прошло?
Он поднял голову над землей.
Все спокойно. Ветра нет. Цветы стоят прямо, как свечи. Деревья и кусты застыли, уснули — лист не шелохнется.
Колесников перевернулся на спину. Неторопливо плывут по небу облака. Можно вообразить, что лежишь на дне реки. Деревья — это водоросли. Они, чуть покачиваясь, тянутся вверх. Листья сомкнувшихся наверху крон — ряска. По ее легкому колебанию видно: там, на поверхности, очень слабое, чуть заметное течение, быть может, круговое. Оно не достигает дна. Здесь, на дне, полный покой, неподвижность, стоячая вода.
Век бы лежать так, в этой зеленой воде, не шевелясь, позабыв обо всем…
Но, поведя глазом в сторону, Колесников увидел у своего лица сапоги, начищенные до блеска, с квадратными носками!
— Домой! Домой! — услышал он.
Надзиратель помог ему подняться и, заботливо поддерживая под локоть, довел до комнаты.
Колесников не лег, а рухнул на тюфяк.
Что это было? И было ли?
Пока его вели по аллее, он видел: на дорожках валяются лепестки и сорванные с деревьев листья… Значит, было?..
Он начал дышать так, как полагается спортсмену после большой физической и нервной нагрузки, — с силой, короткими толчками выбрасывая воздух при выдохе. Это дает отдых сердцу.
Наконец Колесникову удалось овладеть своим дыханием.
Принесли обед. Он не притронулся к еде. Спустя какое-то время — показалось, что очень скоро, — тюремщик принес ужин.
Тогда лишь Колесников заметил, что за окном темно.
Он заставил себя поесть. Но ел машинально, не замечая, что ест, думая о своем.
Было, было… Что же это было?
Последовательность, насколько помнится, такова: сначала появляется ветер, он раздувает тревогу, которая переходит в тоску, неопределенную, необъяснимую, тоска все нарастает, и тогда возникает страх — нет, даже не страх, ощущение опасности. А затем приходит страх. Это совершенно непонятный, безотчетный страх, не связанный с чем-либо конкретным. Да, он какой-то отвлеченный, но концентрированный, необычайно сильный. Никогда еще Колесников не испытывал ничего подобного!
А он воевал без малого четыре года и, понятно, натерпелся страху за это время — причем в самых разнообразных боевых условиях. На то она и война, чтобы страшно было!
…Однажды разведчики с боем выходили из вражеского тыла — конечно, ночью, на исходе ночи, где перебежкой, где ползком. Колесников прополз через спираль Бруно — хитроумно перекрученные мотки проволоки — и, наткнувшись на камень, задержался передохнуть. Вдруг он услышал: неподалеку ударила оземь ручная граната!
Первое инстинктивное побуждение — вскочить, отбежать. Но он попридержал себя. Запал немецкой гранаты горит пять-шесть секунд — срок, достаточный для того, чтобы вскочить и отбежать. Однако сколько времени она летела по воздуху? Может, летела все эти свои пять секунд и через мгновение должна взорваться?
Вскочить — ноги оторвет! Лежать — башку напрочь!
Но при взрыве возникает как бы шатер осколков. Не двигаясь с места. Колесников останется под этим шатром, то есть очутится в мертвом пространстве.
Злобное змеиное шипение сделалось громче. Оно приблизилось? А! Тут склон! Граната скатилась по склону и подобралась к нему вплотную. Почему же она не коснулась его? Камень! Их разделяет камень!
Говорят, перед человеком в последние минуты проносится вихрем вся его жизнь. Вранье! Колесников под несмолкающий шип гранаты только и делал, что с лихорадочной быстротой тасовал в уме два слова: «Вскочить — лежать?», «Вскочить — лежать?»
Взрыва он не услышал. Очнулся уже по ту сторону переднего края — товарищи доволокли его на себе. В голову ему впились три маленьких осколка. Уберег от смерти камень, по другую сторону которого лежала граната.
То было его первое ранение…
И все же прогуливаться по этому загадочному саду, когда в нем дует ветер, куда страшнее, чем лежать рядом с готовой взорваться гранатой.
В саду даже страшнее, чем во вражеском дзоте, превращенном в морг.
За сутки до ранения Колесникова разведчики побывали во вражеском дзоте, кинув предварительно в амбразуру противотанковую гранату.
Вообще-то противотанковая — это штука серьезная, особенно если взрывается внутри замкнутого пространства. В дзоте все живое мгновенно превратилось в крошево.
Выждав, пока дым немного рассеется, разведчики открыли дверь в дзот. И вот началось самое тягостное, невыразимо жуткое и отвратительное — то, к чему Колесников до сих пор не мог привыкнуть.
У мертвецов нужно было изъять документы — цель операции. Иначе говоря, нагнуться над этим крошевом и рыться в нем — причем в абсолютной темноте. (Готовясь прорываться с боем назад, разведчики по обыкновению шли налегке. Где-то на подходах к дзоту они бросили все лишнее, оставив при себе только боезапас.)
Едкая вонь пороховых газов и крови раздирала ноздри, горло.
Беспрерывно чихая и кашляя. Колесников нащупал у своих ног воротник немецкого мундира — в этом кромешном мраке туловище в мундире, казалось, существует само по себе, — двинул пальцы ниже, к нагрудному карману, и вытащил оттуда солдатскую книжку.
Некоторое время Колесников стоял, боясь пошевелиться, с трудом подавляя мучительный позыв к рвоте.
Другие разведчики, несомненно, чувствовали то же, что и он, судя по раздававшимся вокруг вздохам, кашлю, негромкой хриплой ругани.
«Пора! Уходим, — сказал из мрака спокойный голос бати. — Время вышло…»
Но, несомненно, и тогдашние его ощущения в дзоте не могут идти ни в какое сравнение с тем, что пришлось пережить сегодня в этом непонятном саду!..
Закрыв глаза, Колесников постарался вообразить своих товарищей.
Ночь вокруг и высокие силуэты деревьев. Разведчики сидят пригнувшись в оставленном немцами окопе. Батя разрешил перекур. Отряд провел много дней во вражеском тылу, приходится экономить горючее в зажигалках. Поэтому прикуривают друг у друга. Наклоняются поочередно к предупредительно протянутой руке соседа, огонек разгорается и освещает снизу лицо прикуривающего. Так на миг возникают они из мрака, лица его товарищей, последовательно одно за другим.
Наконец черед по кругу дошел и до бати. Ему-то, конечно, дали прикурить первому, но самокрутка его успела уже потухнуть из-за того, что он вытаскивал из планшета карту и, присвечивая себе фонариком, долго ее рассматривал.
Лицо у бати большое, доброе, украшенное небольшой бородкой и очень спокойное.
Он и разговаривает всегда неторопливо, негромко и как-то очень запросто, без этого металлического лязга в голосе, который порой так бьет по нервам.
Вот, например, батя в присутствии Колесникова учит храбрости разведчика, недавно зачисленного в отряд.
