Георгий Карпенко - Полюс. Неутоленная жажда
Корейцы поставили две свои желтые палатки рядом с нашей, и мы впервые почувствовали изменения в наших отношениях: они утратили всякую высокомерность, которую еще позволяли себе в Хатанге. Вид простирающейся полыньи стал убедительным фактом, перед которым они оказались бессильны. Они сидели в палатках, где без перерыва работали горелки, и почти не выходили наружу. У нас же бензина для обогрева не было, сидеть в палатке было холодно, и мы ходили на разведку. Тем временем полынья расширялась, и перебраться на ту сторону стало невозможно даже корейцам в их плавучих нартах. Вечером Доминик позвонила Бернару, объяснила ситуацию и попросила в счет своего очередного подброса прислать вертолет и перебросить ее и русских через полынью. Так выразилась ее благодарность за то, что мы помогли ей. Корейцы молчали про деньги на переброску через полынью, и мне кажется, они больше рассчитывали на то, что мы найдем выход, в том числе и для них.
Слава: «Вечером полынья не замерзает и, похоже, расширяется. В сумерках пар напоминает копоть горящих покрышек. Дубак. Все вещи превращаются в жестяные. Перчатки после кратковременного использования издают звуки кастаньет. В фотоаппарате зеркало поднимается не спеша, надеюсь, что затвор отрабатывает верно. Пишу только потому, что чудом не выбросил ручку с металлическим корпусом, грею ее прямо в пламени свечи, и она пишет даже на холодной бумаге около двух строчек. От теплой куртки срезал манжеты — смерзаются, и руки не просунуть, а дома было очень удобно. Капюшон анорака превращается в каску и гудит как скорлупа. На просторах С. Л. О. невозможно отдохнуть — дружный храп шести корейских кимирсенов не дает расслабиться».
Тем временем юго-восточный ветер оторвал поле, на котором находились три наши экспедиции, и погнал его на северо-запад. Теперь мы оказались отрезанными и от Северной Земли, впереди и позади нас простирались огромные пространства воды. За ночь мы «уплыли» к северо-западу на 18 километров.
Большую часть времени мы со Славкой проводили в спальниках, рассказывая друг другу о своей жизни и просто болтая. Вертолет находился рядом, на острове Средний, но не летел по случаю нелетной погоды. У Доминик на месте обморожений образовались крупные пузыри, которые были тут же проколоты, а мертвая кожа срезана — так финка готовилась к ближайшему броску к Полюсу.
На третий день прилетел геликоптер и перебросил всех нас через воду. Шла средней силы низовка, и корейцы стали ставить палатку, мы же, прицепив сани и набросив рюкзаки, пошли на север. Сзади, не отставая ни на шаг, шла финка. Мы шли, пробиваясь через северо-западный ветер, и присутствие Доминик положительно влияло на наш темп: мне приходилось напрягаться, чтобы не дай бог не отстать. Финка легко преодолевала неровности, ее длинные и почти пустые сани без труда скользили между торосов, сама она прекрасно ориентировалась и, когда выходила вперед, всегда выбирала оптимальный путь в лабиринтах торосов. Скорее всего, сказывался опыт ее одиночного похода в Канадской Арктике к магнитному полюсу, тогда ее сопровождал верный пес по кличке Джимми — об этом я читал раньше в каком-то журнале. Несколько часов совместного перехода дали нам со Славкой ценную информацию: финка не брала торосы в лоб, а стремилась обойти их, ее путь вился, огибая препятствия. Мы же чаще всего шли по прямой, куда неотвратимо указывала стрелка компаса, и отчаянно рубились на этом прямом пути. Увидев другую тактику, мы стали смягчать свои правила. Вечером Доминик пришла к нам, я спросил ее, чем она лечит ногу. Она тут же сняла ботинок и носок и развернула салфетку, охватившую ее пальцы. Мы со Славкой молча проглотили впечатление от вида ее пальцев. Почти повсеместно кожа отслоилась и висела клочьями. В некоторых местах, где была срезана старая кожа, появились участки черного цвета.
«О'кей!» — сказала она, словно бы удовлетворенная состоянием своей ноги.
Утром Доминик позвала нас и сообщила, что решила возвращаться в Хатангу. Ее новый план состоял в том, чтобы за неделю подлечить ногу, а затем заброситься на 84-й градус и уже с одним только подбросом идти к Полюсу. Она сказала, что уже говорила с Бернаром и вызвала вертолет, за ней должны прилететь в течение двух дней. Рассказывая нам об этом, Доминик уже не вставала, а продолжала лежать в нартах. Мы переставили и как следует растянули ее палатку. «Вы должны дойти до Полюса!!!» — кричала она нам вслед, когда мы уходили полные сил, уходили отсюда навсегда.
Рюкзак, нарты и ты, нацеленный на Полюс. И совершенно не знаешь, что у тебя впереди, не знаешь, что будет завтра и что будет через месяц. На этом пути с тобой не может произойти ничего другого: ты или дойдешь до Полюса, или никуда больше не попадешь. Ты сам не сможешь вывернуться из магнитного поля своей мотивации. Ты втянут в его середину как ядро атома, и даже если сам захочешь выйти из игры — законы, удерживающие тебя на этом пути, почти физические, они не дадут тебе покинуть тобой же созданное поле.
По-прежнему карабкаемся через торосы, проходим полянки и поляны, которые стали чаще, а дальше видим льдины побольше, метров по двести. И все равно идем челноком: сначала переносим два рюкзака, а третьей ходкой — сани.
Однако того, что мы увидели дальше, никто не ожидал. Это походило на «Карагемский прорыв» на алтайской реке Аргут — ущелье, заваленное камнями, которое несколько лет мы мечтали пройти на плоту. Только вместо камней здесь были ледяные глыбы в несколько метров толщиной, на которые нужно было втаскивать сани. На запад и на восток, вселяя уныние, простирался тот же пейзаж. Не видя конца этому хаосу, мы приступили к прохождению. Мы не видели друг друга, находясь в десяти метрах. Каждый работал сам по себе. Нарты бились, слетая с торосов, но держали…
Славка: «11 марта. 82°14′ с. ш. 96°05′ в. д. Хочется спросить: вы гуляли когда-нибудь по каменоломне? Ландшафт такой же, только изо льда. Ледовые чемоданы громоздятся порой метров по 6–8. Некоторые достигают объема хорошей квартиры. Только здесь понимаешь мощь, с которой дрейфующий лед напирает на припайный. Преодолеть такое препятствие „в лоб“ с нашим грузом невозможно. Ищем проходы, челночим».
Прошла первая неделя нашего передвижения к Полюсу. Температура не поднимается и держится на отметке около -40°. Можно сказать, что все 24 часа в сутки были часами борьбы за существование. Наши спальные мешки с каждым днем набирали конденсат, все больше превращаясь в ледовые убежища. Протиснувшись в темноте в эту ледовую берлогу, нужно было заснуть раньше, чем тело своим теплом растопит лед, намерзший в утеплителе самого спальника. Как правило, это удавалось сделать благодаря четырнадцатичасовой работе на жестоком морозе. Но через некоторое время я просыпался среди ночи оттого, что дрожал всем телом. Спальник был мокрый. Я менял положение, прижимался плотнее к Славке и дожидался момента, когда дрожь иссякала, и я тут же засыпал до следующего приступа дрожи. Так, рывками, проходила ночь. И еще неизвестно, что было хуже — десять часов таскать по бешенным торосам 130-килограммовые нарты, превышающие в два раза твой собственный вес, или выживать в спальнике ночью. Испытав в молодости на Восточном участке БАМа -60°, я совершенно не мог предугадать, что при -40° может быть значительно холоднее. Это была совершенно другая планета, с совершенно другими ощущениями, действительно экстремальными. Днем мне постоянно кажется, что все это вот-вот закончится, мы зайдем в теплую избу и закроем за собой дверь. Так сопротивлялся организм и искал возможность покончить с этим кошмаром. И я, к своему ужасу, начинаю понимать, что этого не произойдет, что никакой избы здесь быть не может, ее не будет еще, по крайней мере, два месяца! Спасительная идея быстро разрушается, и ты остаешься один на один с холодом. Принципиальный исход решен давно. И дело, казалось, было только во времени — когда Арктика сломает нас окончательно.
