Андрей Остальский - Иностранец ее Величества
В России, как ни странно, явные черты раннего формирования «морского» типа подавал Новгород — недаром он был «родственником», почти кузеном ганзейской семьи. Но Иван Грозный с ним быстренько разобрался.
Нидерланды сохранились во многом благодаря своему теснейшему союзу с той же Англией. Союз этот был настолько тесен, что кое у кого даже возникли некоторые основания считать две страны единым целым. И не даром именно голландцы дали Англии ее важнейшую династию.
Неслучайно, конечно, ярые сторонники «континентализма» неизменно объединяют англичан и голландцев в одну презренную «торгашескую» категорию, часто добавляя к ним еще и «безродных космополитов» (и тоже «торгашей») — евреев.
«Сухопутно-континентальный» тип неизменно видит себя как воплощение идеалов, претворенных в жизнь в сильном централизованном государстве. Объективно он складывался там, где сильная власть была необходима как субъект экономики, как ее главный двигатель. Государство в таких странах исторически должно было постоянно вмешиваться в перераспределение материальных ресурсов: товаров, денег, производительных сил. Своей высшей формы этот тип достиг в СССР и в национал-социалистической Германии.
«Морскому» типу нужна максимально возможная свобода (но не анархия — отсюда особое уважение к суду и к закону). Чем свободнее производитель, торговец и потребитель, тем успешнее развивается такое общество, при условии, что договоры соблюдаются, за чем и призвано следить государство. Характерная и крайне важная черта «морского» государства — консенсусный тип сбора налогов. Уже в Средневековье в Англии король не мог назначать их произвольно, а лишь проконсультировавшись с элитой общества, причем не только с аристократией, но и с городской буржуазией. Главная форма этой консультации — парламентаризм. Ведь парламент был необходим прежде всего для утверждения бюджета и определения налоговых ставок. Крайне важное производное от этой консультации — правовое государство, система так называемого общего права, как раз и регулирующая ответственность за уплату налогов и за соблюдение коллективных и частных договоров.
В «континентальном» же типе все наоборот. Суть его экономической системы сводится к государственной конфискации. Всесильное государство забирает произведенное обществом и перераспределяет его по своему усмотрению. Конфискация может быть тотальной, как в СССР, или частичной, как в Германии, но все равно она — основа устройства общества. В «сухопутной модели» источник права — монарх, вообще государство, высшая власть. Общественный консенсус не нужен, вернее, невозможен. Тут закон дарован сверху, а потому всем понятно, что суверен (царь или монопольно правящая партия) могут в любой момент его изменить или трактовать произвольно, ведь суверен и его «понятия» — единственный источник законности. Точно так же дарованы и все «правила игры» (в том числе налоговые). Но дарованное может быть легко взято назад, и правила могут быть в любой момент изменены, причем как угодно, да хоть на прямо противоположные. Право и суды в такой системе — лишь еще одно орудие высшей власти и самостоятельного значения не имеют.
Конечно, это сильно упрощенная схема. В реальной жизни все сложнее, и оба типа не так часто встречаются в чистом виде. На этапе раннего феодализма между ними было гораздо больше общего, это потом дороги двух цивилизационных типов разошлись. Но и позже бывали странные завихрения. Одно время Англия занималась хищническим присвоением природных богатств своих колоний и даже влезла в торговлю черными рабами. Но исключения лишь подтверждают правило: пришло время, и Англия опомнилась, стала самым непримиримым борцом с работорговлей, объявила ее великим злом и в конце концов покончила с ней.
Условия торговли с колониями частенько деформировались в пользу метрополии, но колонии постепенно учились отстаивать свои права. Причем, парадоксальным образом, главным учителем была метрополия.
Со временем Англия пришла к выводу, что главное преимущество ее морской империи заключается в обеспечении свободы мореплавания и беспрепятственного международного товарообмена. Содержание империи как таковой стало делом экономически невыгодным, но разветвленная система военно-морских баз и опорных пунктов в колониях и протекторатах по всему миру обеспечивала безопасное и надежное передвижение транспортных, торговых судов и тем самым окупала расходы. Гордились англичане и тем, что приобщали местное население к английскому образу жизни и мировоззрению, насаждали парламентаризм, понятия общего права и Habeas corpus.
И, кстати, в большинстве стран многое из этого действительно удалось привить. Причудливо преломившись под местную ментальность, копии Вестминстеров, равно как уголовных судов «Олд-Бейлиз» и королевских судов справедливости до сих пор работают и в Африке, и в Азии, и в Океании — по всему Содружеству, из названия которого в последнее время из соображений политкорректности выбросили слово «Британское».
Случалось и наоборот: бывали всякие странности и исключения, завихрения в сторону свободы коммерции (и вообще свободы) и в сугубо «континентальных» странах. Но вот что характерно: многие начинания в этой области Александра Второго отменили после его смерти. А главное дело — ликвидацию крепостничества — не дали довести до логического конца, устроив взамен систему несвободного общинного земледелия, полвека спустя принявшего еще более жесткую форму колхозов.
Великая французская революция, произошедшая под влиянием английских идей, быстро повернулась «континентальной», авторитарной стороной (и в области личных свобод, и в области регулирования экономической жизни). Веймарская республика оказалась историческим недоразумением, коротеньким и нежизнеспособным отклонением между Вторым рейхом и Третьим.
На протяжении всей новейшей истории два типа цивилизации были четко видны и противостояли друг другу. Идеологически — но не всегда физически. В силу бесчисленных причин местная конкуренция однотипных государств часто оказывалась сильнее идеологического родства или вражды. Так, две империи ярко выраженного «континентального типа» — Германия и Россия — дважды в XX веке вступали в смертельное военное противоборство. Есть своя логика в писаниях тех, кто сетует, что эти войны были противоестественны. Действительно, перед началом Первой мировой войны правители России и Германии были родственными душами. Почти в равной степени не любили они Англию и с подозрением, инстинктивной неприязнью смотрели на ее «дурацкие» права и свободы. И все же, в силу стечения обстоятельств, оказались-таки по разные стороны фронта.
