Жюль Верн - Михаил Строгов
— Ты царский гонец? — спросил он.
— Да, Ваше Высочество.
— И ты прибыл?…
— Из Москвы.
— А покинул Москву?…
— Пятнадцатого июля.
— Тебя зовут?…
— Михаил Строгов.
Это был Иван Огарев. Он присвоил имя и должность того, кого считал абсолютно беспомощным. В Иркутске его не знали ни Великий князь, ни кто-либо другой, и ему не пришлось даже изменять внешность. А поскольку у него имелась возможность доказать, что он именно тот, за кого себя выдает, то никто бы в этом не усомнился. И вот, ведомый железной волей, он явился сюда, чтобы через предательство и убийство ускорить развязку драмы нашествия.
После ответов Ивана Огарева Великий князь подал знак, и его советники удалились.
Мнимый Михаил Строгов и брат государя остались в гостиной одни.
Несколько мгновений Великий князь с чрезвычайным вниманием разглядывал Ивана Огарева. Потом спросил:
— Пятнадцатого июля ты был в Москве?
— Да, Ваше Высочество, а в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое я видел его Величество государя в Новом дворце.
— У тебя есть от царя письмо?
— Вот оно.
И Иван Огарев протянул Великому князю письмо императора, уменьшенное до почти микроскопических размеров.
— Письмо было вручено тебе в таком виде? — спросил Великий князь.
— Нет, Ваше Высочество, но мне пришлось разорвать конверт, чтобы легче утаить содержимое от солдат эмира.
— Значит, ты был у татар в плену?
— Да, Ваше Высочество, несколько дней, — ответил Иван Огарев. — Этим объясняется, почему я, выехав из Москвы пятнадцатого июля, как указано датой письма, до Иркутска добрался лишь второго октября, после семидесяти девяти дней пути.
Великий князь взял письмо. Развернув его, различил подпись царя, которую предваряла привычная формула, написанная той же рукой. Тем самым отпадали какие-либо сомнения насчет подлинности письма, а значит, и личности самого гонца. Если его свирепая физиономия поначалу внушала недоверие, которого, впрочем, Великий князь никак не обнаружил, то теперь это недоверие полностью рассеялось.
Некоторое время Великий князь молчал, медленно читая письмо и стараясь глубже проникнуть в его смысл.
Затем, возвращаясь к разговору, спросил:
— Михаил Строгов, тебе известно содержание этого письма?
— Да, Ваше Высочество. Я мог оказаться перед необходимостью уничтожить его, чтобы оно не попало в руки татар, и я хотел, если удастся, передать Вашему Высочеству его точный текст.
— Ты знаешь, что письмо предписывает нам даже погибнуть в Иркутске, но города не сдавать?
— Знаю.
— Тебе известно также, что в нем указаны пути передвижения войск, согласованные с целью остановить нашествие?
— Да, Ваше Высочество, но эти передвижения не удались.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что Ишим, Омск, Томск — если говорить лишь о главных городах той и другой Сибири — один за другим захвачены солдатами Феофар-хана.
— Но сражения были? Наши казаки сталкивались с татарами?
— Не раз, Ваше Высочество.
— Но были отброшены?
— У них не хватало сил.
— Где произошли стычки, о которых ты говоришь?
— В Колывани, в Томске…
До этого Иван Огарев говорил только правду; однако, желая раздуть успехи войск эмира, чтобы подорвать дух защитников Иркутска, он добавил:
— И в третий раз перед Красноярском.
— И в этой последней стычке?… — спросил Великий князь, сжав губы так, что слова проходили с трудом.
— Это была более чем стычка, Ваше Высочество, — ответил Иван Огарев, — это была битва.
— Битва?
— Двадцать тысяч русских, прибывших из приграничных уездов и Тобольской губернии, сошлись со ста пятьюдесятью тысячами татар и, несмотря на проявленную храбрость, были уничтожены.
— Ты лжешь! — вскричал Великий князь, безуспешно пытавшийся сдержать свой гнев.
— Я говорю правду, Ваше Высочество, — холодно ответил Иван Огарев. — Я присутствовал при этой битве под Красноярском, как раз там я и попал в плен!
Великий князь успокоился и знаком дал Ивану Огареву понять, что не сомневается в его правдивости.
— Какого числа произошла битва под Красноярском? — спросил он.
— Второго сентября.
— И теперь все татарские войска сосредоточены вокруг Иркутска?
— Все.
— И ты их оцениваешь?…
— В четыреста тысяч человек.
Новое преувеличение, допущенное Иваном Огаревым в оценке численности татарских армий, преследовало все ту же цель.
— Значит, мне нечего ждать помощи из западных губерний? — задал вопрос Великий князь.
— Никакой, Ваше Высочество, во всяком случае — до конца зимы.
— Так вот, слушай, Строгов. Даже если ни с востока, ни с запада мне не придет никакой помощи, а этих варваров окажется шестьсот тысяч, Иркутска я не сдам!
Злые глаза Ивана Огарева чуть прищурились. Предатель словно хотел сказать, что в своих расчетах брат царя забыл о предательстве.
Слушая эти убийственные новости, Великий князь, человек вспыльчивый, с трудом сохранял спокойствие. Он мерил шагами гостиную в присутствии Ивана Огарева, который не спускал с него глаз, словно предвкушая скорое удовлетворение своей мести. Великий князь задерживался у окон, смотрел на костры татарского лагеря, прислушивался к шуму, который производили сталкивающиеся льдины, подгоняемые течением Ангары.
Прошло четверть часа; князь не задал ни одного нового вопроса. Потом, снова взяв письмо, он прочел из него отрывок и спросил:
— Тебе известно, Строгов, что в письме идет речь о предателе, которого мне следует остерегаться?
— Да, Ваше Высочество.
— Он попытается проникнуть в Иркутск под чужой личиной, войти ко мне в доверие, а затем, в урочный час, предать город в руки татар.
— Все это я знаю, Ваше Высочество, как и то, что Иван Огарев поклялся лично отомстить брату царя.
— За что?
— Говорят, этот офицер был приговорен Великим князем к унизительному разжалованию.
— Да… припоминаю… Но он заслуживал его — этот негодяй, который собирался в недалеком будущем выступить против своей страны и возглавить нашествие варваров!
— Его Величество государь, — повторил Иван Огарев, — особенно настаивал на том, чтобы предостеречь Ваше Высочество насчет преступных планов Ивана Огарева касательно вашей личности.
— Да… в письме об этом говорится…
— И Его Величество сказал мне об этом сам, предупредив, чтобы по пути моего следования через Сибирь я особенно остерегался этого предателя.
— Ты встретил его?
