Генри Мортон - От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии
На мой взгляд, фрагмент старого дворца заметен в угловой квартире, окна которой смотрят сейчас на глухой переулок. Вид на залив закрывают высокие современные здания. Когда-то из этих окон можно было беспрепятственно увидеть весь залив — от Кастель дель Ово и до Везувия. Интересно, подумал я, не тот ли это зал, в котором леди Гамильтон давала свои представления? С помощью одной или двух шалей она принимала позы, приводившие общество в восторг, а обожающий ее супруг ставил подле жены зажженную свечу. Гёте, возможно, дал лучшее описание такого представления. Его пригласили на «аттитюды» в марте 1787 года, через три года после приезда Эммы в Неаполь и за три года до того, как она стала второй леди Гамильтон. Он написал:
«Сэр Уильям Гамильтон, после долгих лет увлечения искусством и природой, увенчал свои успехи в этой области, найдя себе прекрасную молодую женщину. Она живет с ним: это двадцатилетняя англичанка, красивая и чудно сложенная. Он велел сшить очень идущие ей греческие одежды, и она ходит в них с распущенными волосами. Она находится в неустанном движении — стоит, преклоняет колена, сидит. В постоянной сменяемости выражения ее лица можно увидеть то, что желали бы изобразить величайшие артисты: вот она смотрит серьезно, грустно, кокетливо, с удивлением поднимает глаза, скромно опускает их, поглядывает то соблазнительно, то со страхом, то грозно. К каждому выражению лица она умеет задрапироваться шалью и изобретает разные способы украсить ею голову. Старый муж держит подле нее свечку и со всем пылом участвует в представлении. Он думает, что она похожа на знаменитые античные статуи, а ее прекрасный профиль напоминает те, что отчеканены на сицилийских монетах. Такие представления воистину уникальны. Два вечера все мы по-настоящему наслаждались».
Возможно, думал я, шесть лет спустя, когда между Англией и Францией завязалась война, те, кто смотрел из этих окон вечером 12 сентября 1793 года, увидели в потемках английский военный корабль, бросивший якорь в заливе. «Агамемнон» вез донесение от лорда Худа сэру Уильяму Гамильтону. Капитан судна, Гораций Нельсон, только что окончил письмо своей жене в Англию: «Мои бедные люди вот уже девятнадцать недель не видели ни кусочка свежего мяса, ни овощей, а за все это время я лишь Дважды выходил на берег, в Кадисе. Мы падаем от усталости…» Утром Нельсон в парадной форме приплыл в лодке на берег вместе с депешей. Они с сэром Гамильтоном с первого взгляда понравились друг другу, и Гамильтон пригласил Нельсона остановиться в палаццо Сесса во время его краткой остановки в Неаполе. Тот принял приглашение. Сэр Уильям сказал Эмме, что она увидит маленького человека, которого нельзя назвать красивым, но который, по мнению Гамильтона, может когда-нибудь удивить мир. Позже Нельсон писал своей жене о леди Гамильтон: «…красивая женщина с приятными манерами, достойными восхищения, если вспомнить, в какой среде она родилась».
Небезынтересна судьба палаццо Сесса. Во время оккупации французов в 1799 году дворец был разграблен революционной толпой, а во время бомбардировки города, устроенной Нельсоном, снаряд не долетел до батареи на горе и взорвался возле дворца, нанеся ему большой ущерб. В здании, разумеется, в то время никого не было: сэр Уильям и леди Гамильтон уехали в Сицилию вместе с королевской семьей. К счастью, удалось спасти несколько ящиков с греческими вазами. Их доставил в Англию военный корабль «Колоссус», который, к горю сэра Уильяма, затонул возле Сицилии во время шторма. И все же некоторые ящики были спасены, а другие так и не были подняты. Возможно, впоследствии ныряльщики найдут утраченные сокровища.
Позднее, когда Гамильтоны переселились в Англию, Нельсон заходил в бухту Неаполя по долгу службы. Он написал Эмме, что ее старый дом стал отелем.
8Профессор был не похож на неаполитанца: маленький, круглый, косматый и веселый, он напомнил мне перекормленного ирландского терьера. Он принадлежал к тому разряду толстяков, которые весело воспринимают свой вес и счастливо катятся по жизни. В Испании я встречал такого Санчо Пансу, а потому подумал, что, возможно, он неаполитанско-испанского происхождения.
Профессор отвез меня в Казерту в маленьком, сердитом на вид красном «фиате». Увидев, как плотно он сидит за рулем, я попросил его не выходить из машины для обмена любезностями. Пока мы ехали с ним по Неаполю, я думал, что он — хороший водитель, да и тормоза у него работали как положено. Но стоило нам выехать на автостраду, как его манера мгновенно изменилась. Согнувшись над рулем, он утратил веселость, нажал на газ и едва ли не с рычанием принялся обходить «феррари», «мазерати» и прочие транспортные средства. Такая трансформация из Фауста в Мефистофеля знакома всем, кто когда-либо ездил по Италии.
— Неплохо бы выпить пива! — заорал он, заглушая рев мотора.
— Прекрасная мысль! — закричал я в ответ, думая, что любая остановка будет на пользу.
Он свернул с автострады на деревенскую дорогу, по которой волы тащили в гору телеги. Мы вернулись в средние века, и это в ста ярдах от современной Виа Аппиа. Подъехали к живописному горному городку, на высшей точке которого увидели osteria.[50] Оттуда открывался чудесный вид на долину. Мы сидели под виноградными лозами, молодая официантка принесла нам неаполитанское пиво.
— Этот город, — сказал профессор, — Старая Казерта. Теперь его редко посещают, и с XVIII века он почти опустел. Тогда был построен королевский дворец, и население спустилось на равнину.
Мы посетили прекрасную средневековую церковь. Ее неф украшали византийские колонны и норманнские арки. На крошечной площади переглядывались друг с другом старинные дома. Полюбовались колокольней с аркой в нижней ее части. Профессор сказал, что сейчас, в благословенной тишине, здесь живет около двухсот людей. Кроме красного профессорского «фиата», машин я больше не увидел.
Профессор согласился, что здания и деньги находятся в числе немногих неодушевленных предметов, способных размножаться. Это особенно верно в отношении соборов и дворцов, у которых часто имеются не только родители, но также и дяди с тетками и незаконнорожденные кузены. Версаль, например, стал отцом многих дворцов Бурбонов, среди них можно упомянуть Ла-Гранха возле Сеговии в Испании. Французский король Филипп V построил его, стараясь утолить тоску по родине. Профессор готов был поспорить — думаю, ради самого спора, — он считал, что дворец в Казерте — отражение Версаля. Я в этом сомневаюсь. Карл III был по натуре строителем, но, в отличие от своего отца, не испытывал ностальгических чувств к Франции. Он родился в Испании, в шестнадцать лет стал королем Неаполя; в двадцать один построил оперный театр Сан-Карло, а на следующий год приступил к огромному дворцу Каподимонте. Там сейчас находится огромная коллекция красивого белого фарфора, который он приобрел, желая порадовать жену. Карл построил Казерту, когда ему было около сорока.
