Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц
А сами живут в каменных домиках, втиснутых между дорогой и горой, разводят овощи на нескольких квадратных метрах почвы, которую наносили ведрами за каменную ограду. Но свое жилище человек украшает бесчисленным множеством пестрых цветов, развешивая их в консервных банках и жестянках из-под бензина по краю крыши, сажая их даже в трещины стен, — так вознаграждает он себя красотой, в которой ему отказывает природа.
За Бадьюлой дорога снова углубляется в горы, море тут словно играет в догонялки: мы его чувствуем в воздухе, а по карте оно уже давно должно быть здесь. Мы кажемся друг другу нетерпеливыми детьми, отроду не видевшими моря.
— Вон за той горой обязательно будет, давай поспорим, Юрко…
И действительно, внизу, под скалами, сверкает море, а небо над ним такое синее-синее, что мысленно прощаешь всем живописцам их «адриатическую» синеву, которую некогда считал безвкусицей. Две горные гряды, напоминающие спины гигантских китов, держат море в своем плену. Это полуостров Пелешац, и мы, следовательно, видим не море, а Неретвинскую бухту. Ну ничего, все-таки это море, Адриатика!
Осколки далматинских впечатлений
Что ни говори, а далматинское побережье — приятный край. И, вероятно, именно потому, что здешняя красота не вялая, не великосветская, не оранжерейная. Пляжи тут не устилают берега сплошной лентой, совсем наоборот, они скрыты под каменными утесами, точно драгоценные жемчужины. А сверху, над ними, сперва открывается картина жестокой борьбы человека со скупой природой, потом пестрая акварель необозримых лугов, затем ряды крохотных террасовых полей, как бы скопированных с инкского образца, еще выше пейзаж со стройными кипарисами и раскидистыми туями, пейзаж, какой мы неизвестно почему привыкли называть «библейским», и, наконец, неисчерпаемое разнообразие видов лазурного моря и прелестных бухт, невольно вызывающих мечтательные вздохи: «Эх, вот бы нам домой хоть одну такую, пусть совсем маленькую, с двадцатью метрами песчаного пляжа…»
* * *
А это просто фантастическая вещь: за местечком Слано попадаешь в край, где человек, вынужденный защищаться от эгоистичной природы, с таким же эгоизмом посягает на жизнь тех, от кого сам зависит. Он натаскал откуда-то плодородной почвы и засыпал ею круглые впадины, напоминающие лунные кратеры, предварительно очистив их от камней.
Тонны этих камней перетащил он на собственном горбу, чтобы из них же сложить высокие стенки, закрывающие овцам доступ к созданному таким образом царству небесному. Вам, вездесущие овцы, разрешается только сверху взирать на эту сочную зелень: она принадлежит человеку. Он засеял искусственные садики Семирамиды кукурузой и луком, а вам оставил окрестную сушь.
* * *
Но скалистым склонам над бухтой разливается сероватосеребристая зелень олив. Каждый из этих шершавых стволов с узлами, желваками и трухлявыми дуплами посажен в свою собственную чашу, в крохотную «клумбу», созданную руками человека. Сколько деревьев, столько и каменных, сложенных полукругом стенок. И в каждой такой чаше кучка земли, которую человек горстями сносил сюда с незапамятных времен.
По чешскому и словацкому полю всегда узнаешь, каким был его хозяин за последние пять лет. Оливковые рощи в Далмации красноречиво говорят за целые поколения своих хозяев.
* * *
Когда мы прощались с Белградом, товарищ Патрак сунул нам в руки две странички машинописного текста.
— Может, вам это пригодится, — сказал он скромно. — Я не раз ездил по вашему маршруту до самой границы и приметил для вас кое-какие интересные вещи. Не забудьте остановиться в Илидже и попробовать «пастрмке» — форель. Ее там великолепно готовят на масле.
Да простит нам всевышний: «пастрмке» мы в Югославии не отведали. Пришлось наверстывать время, поэтому мы не видели ни истоков реки Босны, ни Илиджи. Не смогли мы также воспользоваться добрым советом и в отношении Дубровника. В тексте рядом с названием этого города было написано буквально следующее: «Нуль метров над уровнем моря, 19 000 жителей, интересного с точки зрения фотографирования — на три дня, прочих достопримечательностей не менее чем на неделю».
Когда мы въехали в оживленный Дубровник, до захода солнца оставалось часа два с половиной, в животе у нас урчало, так как мы с утра ничего не ели. Мясной суп, жареная морская рыба — обед и ужин заодно, глоток красного вина; пока рассчитывались, наскоро написали открытку домой — и снова в путь!
— Если у нас нет возможности снимать тут три дня, то лучше вообще не снимать! Завтра мы должны быть на албанской границе. Сегодня можно проехать еще несколько километров — в запас.
— Хорошо, согласно карте в Купари есть лагерь для автотуристов!
* * *
Под платанами «Маленького рая» (реклама — важная составная часть интуризма, и «райские» таблички по обеим сторонам дороги приглашают свернуть с магистрали) современные кочевники разбили свои пестрые шатры возле стойбища бензиновых ослов, коней и верблюдов; тут расположились скутера, мотоциклы, малютки «рено» и взрослые «олимпии», способные тянуть целый караван, жилище на колесах. Среди туристов — французы, немцы, англичане, бельгиец с голландкой. Они разглядывают наши «татры-805», которые не поместились на стоянке и остались прямо на асфальте, в двух метрах от плеска Адриатического моря.
— Это вполне «совершеннолетняя» машина, — признают они. — А в этих прицепах вы живете?
— Нет, там мы возим курятник, чтобы ежедневно иметь свежие яйца.
Туристы считают это гениальной идеей.
— Понятно, отличная мысль. Какое комфортабельное путешествие!
Белая гора — Черная гора
Свою Белую гору Сербия пережила более чем за двести лет до нашей[3].
Если мы говорим о трехсотлетием порабощении своей родины, то в Сербии владычество турецких завоевателей продолжалось без малого пятьсот лет. С того рокового 1389 года, когда османский султан Мурад I разбил на Косовом поле сербского князя Лазаря, турки формально начали господствовать и над Черногорией. На самом же деле они никогда не стали правителями черногорцев. А в то время, когда портрет его императорского величества Франца Иосифа I появился на почтовых марках оккупированной Боснии и Герцеговины, Черногория уже давно была независимым княжеством, и в 1910 году Николай, сын князя Мирко, даже провозгласил себя первым королем Черной горы, Черногории.
Границу этой Черногории мы пересекли недалеко от Груды, а вскоре незаметно проникли в знаменитую Боку Которскую. Чтобы долго не интриговать читателя, скажем сразу: это удивительный водный лабиринт, идеальная, со всех сторон защищенная высокими горами бухта с узеньким выходом в открытое море. О том, что стоило владеть ею, свидетельствуют бесчисленные попытки самых разных завоевателей: иллирийцев, римлян, византийцев, греков, турок, венецианцев, австрийцев — захватить бухту. Последним из них в Боке Которской пришлось несладко в январе 1918 года, в канун свержения монархии, когда здесь вспыхнуло известное Которское восстание матросов.
