Герман Волков - Вексель Билибина
Билибин остался и с большим вниманием, даже с волнением, слушал о ночной беседе Серебровского со Сталиным, чувствуя, что эта беседа и этот день — революция в золотой промышленности, и он, Юрий Александрович, участник этой революции… Он слушал и никак не мог согнать с лица блаженной самодовольной улыбки, так не подобающей важному историческому совещанию в Союззолоте.
В тот же день вечером, как это было условлено, Билибин «молнировал»:
«алдан зпт прииск незаметный зпт бертину тчк экспедиция колыму разрешена тчк эрнесту зпт раковскому предлагаю принять участие тчк прошу подобрать пятнадцать рабочих зпт выехать владивосток второй половине мая тчк билибин».
СБОРЫ БЫЛИ НЕДОЛГИ
Победителем, на крыльях Нике, возвратился в Ленинград Юрий Александрович. В Геолком по мраморным лестницам он взлетел, чуть не зашибив ливрейного швейцара. А «тираннозаврам» великодушно объявил свою волю:
— Я только лишь попрошу себе в помощники палеонтолога Цареградского, да еще кого-нибудь из астрономов-геодезистов, чтоб не заблудиться среди этих, — Билибин попрыгал пальцами по листам геологической карты, — поросячьих хвостиков…
О Цареградском он просил не случайно. Познакомившись лет пять назад, они хорошо знали друг друга. А случилось это так… У Билибина был свободный час между лекциями, он зашел в пустую аудиторию почитать. С этой же целью и в это же время оказался здесь Цареградский. Разговорились. Цареградский — он был на курс ниже Билибина — между прочим спросил:
— А вот скажите, пожалуйста, почему почти все наши геологи после окончания института, да и позднее, стремятся работать в Крыму, на Кавказе или на Урале? Почему не едут в Сибирь?
— В Крыму условия весьма привлекают, а в Сибирь не всякий отважится…
— А я бы поехал туда, в Сибирь, новизну искать. Там в мерзлоте нашли целого мамонта и, наверное, есть грандиозные скопления и других реликтов!
— Весьма возможно. И я не прочь поближе познакомиться с тамошними горами.
Цареградский хотел быть палеонтологом, Билибин — петрографом. Они не были похожи: Билибин — огненно-рыжий, Цареградский — как цыган, смуглый, черный; у Билибина выдавался массивный, круглый подбородок, у Цареградского подбородок был острый. И глядели они по-разному: светлоглазый Билибин — открыто и прямо, у Цареградского карие глаза смотрели как-то из-под бровей, прицеливаясь.
Каждый раз при встречах Билибин и Цареградский возвращались к своим мечтам о будущем, рассказывали друг другу все, что узнавали о далекой Сибири, Якутии, Камчатке, Чукотке… Как-то Билибин предложил:
— А что, если при геологическом кружке организовать сибирскую секцию?
— Будем собирать материалы — печатные, рукописные!
— Пригласим тех, кто хоть кое-что знает о сибирской землице: геологов, врачей, политкаторжан!
— Нам надо знать о Сибири все!
— Будем делать рефераты…
— Даешь Сибсек, Стамбулов! — провозгласил Билибин, переиначив фамилию Цареградского.
Так родилась при геологическом кружке Горного института Сибирская секция. Она вскоре выросла в довольно большую группу единомышленников. И пока Билибин был студентом, его бессменно выбирали председателем, а Цареградского — заместителем.
Сибсековцы копались в книгах, в архивах, в геофонде, вылавливали все о Сибири. Узнали как-то, что в университете учится молодая чета из Енисейского края, пригласили ее. Когда же в секцию вошел Дима Вознесенский, то пригласили и его отца, старого геолога, по делу «Народной Воли» отбывавшего ссылку на Вилюе.
Дипломная работа у Цареградского к тому времени была готова, предметы оставалось сдать легкие. Все это он мог сделать и раньше, но тянул — жаль было расставаться с институтом, да и семья обременяла: приходилось не только учиться, но и подрабатывать. Теперь же, когда позвали на Колыму, он решил немедленно ликвидировать все свои долги.
— Поздно, — сказали в ректорате. — Идите к председателю комиссии профессору Болдыреву, может, сделает исключение…
Педантичный Болдырев не допускал никаких отклонений от институтских правил. Но Цареградского он знал хорошо, видел в нем большие способности, отмечал повышенный интерес к минералогии и кристаллографии, дважды приглашал к себе ассистентом. Цареградский каждый раз уклончиво отказывался, потому что увлекался палеонтологическими занятиями у профессора Рябинина, но сказать об этом Болдыреву прямо не мог. Однажды Болдырев зашел в кабинет Рябинина и застал там Цареградского за изучением костей мезозавров.
— Вот теперь мне понятно, почему вы отказывались…
И теперь идти к Болдыреву было как-то неудобно, словно обманывал его. Но все же пришел, изложил свою просьбу.
— На Колыму? В качестве палеонтолога? Заманчиво, очень заманчиво! Ну что ж, сделаю для вас исключение, если сумеете за оставшийся до защиты короткий срок собрать все необходимые заключения, рецензии по своей дипломной работе. Попросите оппонентов, членов комиссии держать вашу работу не более одного-двух дней, иначе не уложитесь.
Цареградский так и сделал и успешно защитил диплом. Пришел к Билибину.
Юрий Александрович просиял:
— Будем работать вместе! Едем в твою вотчину, Стамбулов!
Вскоре представился Билибину и направленный Геолкомом астроном-геодезист:
— Митя.
— Кто?
— Митя Казанли.
Билибин окинул с высоты своего роста щупленького паренька, пухлогубого, с бирюзово-небесными глазами и нелестно подумал о нем: романтик, стремится к звездам. И не ошибся.
Младший Казанли с детства стремился к звездам. Однажды Митю и его сестру Ирину водили в Петровский парк — смотреть на полет воздушного шара. А ночью в доме Казанли резко запахло горелым целлулоидом. Митя в длинной ночной рубашке скакал по комнатам с ярко пылающей куклой, допрыгал до умывальника и бросил ее в таз с водой. Родители кинулись к нему, заахали, заохали, увидев обожженные руки. Митя не плакал, он лишь недоумевал — почему не удалось воздухоплавание, почему кукла не взлетела и не подняла его.
Десяти лет, в Ессентуках, где лечился отец и жила вся семья, Митя убежал из дома и попытался совершить восхождение на гору Машук, но не добрался. Его нашли, вернули. Отец журил, а Митя невинно спрашивал: «Папа, а там небо близко?» В альбом сестры он заносил лермонтовские стихи о воздушном океане…
Отец Мити умер накануне революции. В тот год Митя бегал за матросами, опоясанными пулеметными лентами, громил писчебумажного фабриканта и с его фабрики притащил сестре кипу ярких реквизированных ярлыков.
