Михаил Рощин - Полоса
Пока Юнус читал свои цитаты насчет пространства и в р е м е н и, я наткнулся еще на обыкновенный рукосушитель, наверняка оторванный в каком-нибудь вокзальном туалете, и не мог не рассмеяться: ну уж это-то зачем?..
Юнус тут же отбросил тетрадь, подбежал, включил рукосушитель, и с его помощью была тут же устроена буря в стакане воды, буквально, — только вместо стакана взята была литровая банка. В минуту вода свилась в воронку, внутри мелькал маленький красный шарик вроде поплавка, и мы, трое мужчин, стояли как дураки и смотрели. Я хотел что-то сказать, Юнус поднял дрожащий толстенький палец и остановил меня: мол, тихо, сейчас!..
Центробежная сила увлекла шарик на дно, он должен был бы вылететь оттуда снова вверх, но вдруг остановился, замер и… стал медленно подниматься по центру, в пустоте вихря, словно его вытягивали на веревочке. Это был какой-то маленький фокус — он подтверждал, кстати, мои догадки насчет антигравитатора.
— Антигравитатор? — сказал я прозорливо, кивая на шарик.
Голубые глаза Юнуса быстро сверкнули в мою сторону. Красный шарик будто зарядил эти глаза новой энергией, промыл и протер. На меня глядел не суетливый и оправдывающийся человек, как до этих пор, не очень умный и не очень интересный, а победитель, с иронией взирающий на проигравшего противника.
— Это — мы, — сказал он, протянув свой грязный, заскорузлый от металлических работ палец к шарику и улыбнулся. — Мы — разумные существа.
Шарик стоял в воздухе среди вихря воды вопреки всем законам. Юнус счастливо глядел на него. Рукосушитель (я вообще ненавижу эти приборы, такие же гадкие, на мой взгляд, как и само слово «рукосушитель» — это вместо полотенца-то!) натужно выл, не выключаясь, как это обычно с ними бывает, когда ваши руки еще не обсохли. Я несколько растерялся. Я «вынул» себя на секунду из ситуации, из происходящего, взглянул на все со стороны и устыдился: где я? что я тут делаю? рядом с этим сумасшедшим? Зачем у меня такой тон, такой апломб? Точно я, взрослый человек, пришел в детский сад и всерьез убеждаю детей, что их игрушки не настоящие, что их город из песка, а паровоз — простая деревяшка. Пусть он с ума сошел, но я-то не сошел, что ж я мешаю его детскому взгляду видеть в горе песка настоящий город, а в деревяшке паровоз?..
— Это — Вселенная, — повторил Юнус со счастливым выражением, имея в виду под Вселенной бурлящую в банке воду. — А это мы, это разум…
Надо было понимать, что разум возникал из вихрей материи как центральная и растущая субстанция. Ну-ну. Я кивнул. Но со Стекловым мы перемигнулись. Я хотел еще раз съязвить, что не затем родился разум, чтобы поверить в этакое свое происхождение или местоположение, но удержался.
Я не знаю, что именно на меня подействовало, звук ли рукосушителя, фокус с шариком, счастье Юнуса, блаженно глядящего на вихрь в банке, или приближение к м ы с л и, которая стала брезжить из всего увиденного и услышанного, но мне вдруг стало грустно, я снова подумал о себе, таком уверенном и респектабельном на вид, таком умном и ироничном, но с таким смятением и ядом в душе, Юнус в о л н о в а л с я, а я нет. Лысина его увлажнилась мелким потом, щечки горели, светлые кудри бороды тоже повлажнели, он что-то знал. Он знал и верил, а я нет. Он не сомневался, а я только этим и был занят.
— Мы не должны исчезать, — сказал Юнус, поглядев по очереди на меня и на Ваню, — мы тоже вечны и бесконечны…
Вот что! Вот к чему все шло. Ну, спасибо!
Юнус с проповедническим жаром стал доказывать, что цель разума — победить смерть, что смерти, собственно, и нет, что тайна перехода живого в неживое и обратно просто еще нам неведома, что в капле воды могут быть закодированы и затем регенерированы миллионы жизней и так далее, и так далее, и так далее.
Я демонстративно посмотрел на часы и Ваня тоже.
Я все это знал и без Юнуса, я все понял, мне это было неинтересно. Я никогда не мог поверить древним китайским и индийским учениям о переселении душ (о, бхаванакра — колесо бытия, бесконечность рождений!); я бы никогда не смог вызывать духов, я, слава богу, был материалистом до мозга костей («слава богу!»). И хотя я всегда писал о великих людях, о б е с с м е р т н ы х, но их б е с с м е р т и е было обеспечено не мистикой, но делом, в к л а д о м и п а м я т ь ю о них благодарных потомков. И хотя сами великие люди в своей борьбе с забвением и смертью часто впадали в мистицизм, но меня никто ни в чем подобном никогда не убедил. Мне, может быть, и худо было от моего атеизма, но увлечь меня эсхатологическими или иными подобными идеями было невозможно. Юнус не открыл мне Америки, его воронка была не более чем воронкой мыльной воды, вытекающей из ванны. Скучно, господа!..
Юнус выключил отвратительную машинку (не хочу даже еще раз произносить ее название), воронка тут же исчезла, вода опала и выровнялась, и красный шарик нормально заколыхался на ее поверхности. Юнус взглянул с сожалением — должно быть, он готов был крутить эту штуку до утра — и продолжал говорить, и схватил опять свою общую тетрадь, пухлую от частого употребления ее в дело, исписанную крупным почерком то карандашом, то разного цвета чернилами, с отчеркиваниями на полях и красными восклицательными знаками. На этот раз цитировалось что-то из Канта, из «Трансцендентальной аналитики» или «Трансцендентальной диалектики» — о боже, спаси нас и помилуй! — мы со Стекловым уже только кривились, и я делал ему большие глаза: мол, спасибо тебе, Ваня. Из всего Канта у меня в голове застряло только одно: тезис о том, что всякая сложная субстанция состоит из простых частей, и антитезис, что ни одна сложная вещь не состоит из простых частей — о чем я тут же и поспешил сообщить присутствующим.
Юнус посмотрел на меня с вежливым недоумением, а Стеклов, уже описывая своими ключами в воздухе видимый круг, наконец сказал:
— Ну, вы, старички, совсем в философию ударились, а дела еще не сделали. Юнус! Давай! А то мы спешим.
— Да-да-да, — Юнус тут же погас, засуетился, как прежде, отер лоб сгибом локтя, оставив на рубашке влажный след, и поспешил в угол, к белой своей спирали. Ваня кивал мне идти туда же. И подгонял вертящимися ключами. Я потрогал в заднем кармане брюк плоский бумажник, где ожидала Юнуса его пятерка. Ваня мигнул мне цыганским глазом: мол, потом, потом, не сразу.
Юнус уже проверял белые шланги, протянутые от кранов к двум концам спирали, и поправлял стоящую внутри табуретку. Нетрудно было догадаться, что мне предстоит туда влезть и там сидеть. Не проще ли так отдать деньги и уйти?
— Это пока только модель, — суетился и объяснял Юнус, — я построю со временем настоящую гидраль…
